И могли, вполне могли быть у него в этой связи и трофеи, в том числе и дорогостоящие, на любителя. А Череп, Аким сам сказал, в них разбирался. Есть же какие-то, что плюнуть и растереть, а они стоят дороже танка, ну, пусть десять и более кусков – почему не может быть? Может. Трофейничать, конечно, не совсем красиво, но все ж везли. Те же генералы не брезгуют, чего же капитану нос воротить? Ну вот при том тут и Череп…

Этот упырь бородатый, грязный, вполне мог самолично в рот себе выстрелить, почуяв, например, неладное, – кто его знает, что там Аким Степаныч недоговаривает. Про тайник с деньгами операм не сказал. Возможно, рассудил так же, как и сам Акимов считает: туда ему и дорога, барыге, все одно прямой путь – к стенке.

Портсигар… а что портсигар? Николай Ионович, генерал-лейтенант, самолично признали, что не помнят, куда вещицу дели. Может, у него его украли – домработница или там кухарка. И, как говорится, выменяла на сливочное масло. Не факт.

Что до Лизаветы-заведующей… то это каким надо быть недоумком и кулемой, чтобы грабить сберкассу в центре города, да еще где в заведующих твоя любовница и даже дворник тебя в лицо знает?

Что ж остается?

А ничего.

Мелочевка.

«Глухари» у тебя остаются по дачам, и, самое главное, по особняку товарища Луганского, будь он неладен, и вот что делать с этими вот «мелочами» – совершенно непонятно.

Придется отправляться на заклание к Сорокину, не иначе. От огорчения Сергей заснул и снова чуть не проехал платформу. Следуя мимо флигеля, столкнулся с физруком: Герман, вылезши из помещения, «принимал» на двадцатиградусном морозе «душ». Такой весь чистый, сверкающий, как пятак, кудри в стороны, глаза сияют – брильянт, душа – слеза!

– Физкульт-привет, – поприветствовал его Акимов, приближаясь.

– Мое почтение, Сергей Палыч! – отсалютовал тот в ответ. – Погода-то какая! Сейчас бы в баньку да в сугроб, – и, фыркая от удовольствия, принялся растираться колючим снегом.

– Да уж, неплохо бы, – промямлил Акимов, отводя глаза: на гладкой мускулистой спине кровили свежие царапины. Все-таки успел Вакарчук уловить его взгляд, прикрылся полотенцем и, смущенно оглядевшись, быстро зашептал:

– Сергей Палыч, не погуби. Что я, не понимаю? Нехорошо, я ж комсомолец, преподаватель… да ну как от такой-то откажешься?! Чертовка, а не женщина, яд сладкий.

– Постой-постой, ты про что?

– Да про то, как вы с Гладковой мимо шли, а я притворился бухим, – смущаясь, признался он. – Запаниковал я, Сергей Палыч, как пацан. Думаю: кранты мне. И так из-за девчонки черт знает что про меня толкуют, а тут донжуанство…

– Да мне-то какое дело? – пожал плечами Акимов. – Что я тебе, товарищеский суд?

– Вот и я говорю, не погуби. Сам столько раз зарок давал – не пойду к ней больше. А тянет, понимаешь?

– Ну ладно-ладно, что ты, в самом деле.

– Главное, рыжая такая… – пояснил Вакарчук, розовея.

В этот момент из школы посыпались горохом дети всех возрастов, и физрук, распрощавшись, поспешил удалиться.

Акимов же отправился получать головомойку от руководства и по дороге никак не мог прогнать с лица глупую ухмылку. Вот это Гера, метр с кепкой в прыжке! Ходок.

* * *

Николай места себе не находил. Часы тянулись медленно-премедленно, урок за уроком, учителя, все как один, как будто собственные языки жуют, ни пса не понятно, а за окном видно, как Вакарчук гоняет мелких на лыжах – стоя, кстати сказать, без лыж.