А их можно обнаружить в шпалерах или в любой дикой лесистой местности на юго-востоке страны. Возможно, для двухлетнего растения сезон не самый подходящий, но что, если его вырастили в какой-нибудь оранжерее или теплице? Вполне сошло бы и такое, которое дало хотя бы малейшие всходы.
Факты ничего не доказывали. Бутылку Мине мог дать кто угодно, практически в любое время. Слуги прежде никогда не видели ни бутылку, ни что-либо подобное, но кто говорит слугам о ликере? Его ведь не пьют за столом. Любой мог нарвать белладонны и смолоть листья. Специальной выучки или знаний для этого не требуется. О том, что это растение убивает, ходят легенды; об этом известно каждому ребенку. Само его название говорит о многом…
Питт вновь вернулся к мотиву, хотя и понимал, что за наличие одного лишь мотива к ответу привлечь невозможно. Кто-то убьет и за шестипенсовик или за то, что сочтет оскорблением. Другой же потеряет репутацию, состояние, любовь, да все, что угодно, — но на убийство не пойдет.
Томас все еще стоял на солнцепеке, когда из-за дальнего угла улицы вылетел двухколесный экипаж и, прогромыхав по Рутленд-плейс, остановился у дома Лагардов, совсем рядом с Питтом. Инспектор увидел, как из двуколки практически вывалился доктор Малгру и, подхватив саквояж, взбежал по ступенькам. Дверь открылась еще раньше, чем он оказался перед ней, и Малгру исчез внутри.
Питт колебался. Природный инстинкт подсказывал подождать немного и посмотреть, что будет дальше. Но так как в доме находился человек с серьезными повреждениями, в срочном вызове врача не было ничего удивительного, и к смерти Мины это все не имело никакого отношения. Откровенно говоря, Питт готов был признать сам для себя, что всего лишь использовал бы приезд доктора в качестве предлога, чтобы задать несколько новых вопросов.
Нанеся визит Спенсер-Брауну и узнав, что Олстона нет дома, Томас даже испытал некоторое облегчение, хотя это всего лишь откладывало на более позднее время то, что следовало сделать сейчас. Он довольствовался очередной беседой со слугами, внимательно выслушивая их бесконечные воспоминания, впечатления, мнения.
Питт все еще был в доме — сидел на кухне, с заметным удовольствием приняв предложение кухарки отобедать вместе со всей прислугой, — когда дверь судомойки широко распахнулась и принесенные вбежавшей служанкой запахи резкого ветра и землистых овощей разогнали ароматы тушеного мяса и пудингов.
— Бога ради, Элси, закрой дверь! — рявкнула кухарка. — Где только тебя воспитывали, девочка?
Элси, привычно подчинившись, толкнула дверь ногой.
— Мистер Лагард умер, миссис Эбботс! — выговорила она, выпучив огромные, словно блюдца, глаза. — Буквально этим утром, если верить Мэй из дома напротив! Только что врач приезжал, но уже уехал. Отмучился, я так скажу. Бедняга… Такой был красавчик! Видать, определено ему было помереть. Все там будем. Мне сходить и задвинуть шторы?
— Нет, не нужно, — едко промолвила кухарка. — Он умер не в этом доме. Кончина мистера Лагарда нас не касается. Достаточно нам своего траура. А ты займись-ка своей работой. Не успеешь к обеду — будешь, девочка моя, ходить голодной.
Элси стремительно умчалась, и кухарка резко опустилась на стул.
— Помер. — Она косо взглянула на Томаса. — Не надо бы мне так говорить, но оно и к лучшему. Бедненький. Вы простите меня, мистер Питт, но ежели он так сильно страдал, как говорят, то, может, и слава богу, что преставился. — Она вытерла глаза передником.
Питт посмотрел на нее, полногрудую, с густыми седеющими волосами и приятным лицом женщину, разрывавшуюся теперь между чувством облегчения и вины.
— Все равно ужасный удар, — сказал он тихо. — Еще один вдобавок ко всему, что произошло здесь в последнее время. |