– Так, может, это они и выкрали хозяина дома?

– Не знаю, сэр, никто их уж недели две как не видел. Укатили куда-то…

– Да, запутанное дело. Будем надеяться, полиция во всем разберется.

– Будем надеяться, сэр…

Выехав из Грэнджа, молодой человек остановился на обочине, чтобы отправить со своего мобильного телефона короткое сообщение:

«След взял. Питер».

(7)

Будто последний раз виделись вчера, будто сорока лет как не бывало…

И он все тот же маленький Никитушка, слабенький, только начинающий оправляться от тяжелой, затяжной болезни, досыта навалявшийся в своей детской кроватке, а потому никак не могущий угомониться без длинной бабушкиной сказки, да просто без ее уютного присутствия, здесь, рядом, у изголовья. Хоть и глубокая ночь на дворе, уже почти что утро.

– Бабуля… бабуля, – все повторял он, не отпуская узловатые старушечьи руки. – Побудь еще, не уходи…

– Да спи уж, – посмеиваясь, говорила Анна Давыдовна. – Тоже мне, дитятко!.. Или так полежи, подумай… Есть ведь о чем подумать, а, Никитушка?

– Я когда думаю, голова кружится… А вставать ты не велела еще…

– Вот луна прорежется – тогда и встанешь… А меня отпусти, дай покой…

Никита страдальчески вздохнул. Вздохнула и Анна Давыдовна.

– И сон-травой тебя не попользовать, по твоей-то хвори… А вот велю-ка я принести тебе почитать чего-нибудь. Глядишь, и сон крепкий начитаешь… Слыхала я, ты в края наши залетел, потому что родом нашим заинтересовался, историей его?

– Ну да… Захаржевские – они ведь, оказывается, через шотландских предков родственны самому поэту Лермонтову…

– Да что Захаржевские! – Анна Давыдовна досадливо махнула рукой. – Ты вот что, внучек, полежи пока смирно, не беспокой меня…

Она замолчала, закаменела лицом, только сухие губы шевелились, неслышно что-то нашептывая.

И вот ведь какое особенное это было место, дом какой особенный – вроде и голос не подавала Анна Давыдовна, и в звоночек не звонила, а только явилась через недолгое время, откинув занавеску, растрепанная со сна старушка в сером балахоне и с поклоном подала Анне Давыдовне стопочку каких-то листочков.

– Вот, Матушка, что ты просила.

– Хорошо, Маргарет.

И вновь без всякого повеления со стороны Анны Давыдовны старая Маргарет подошла к Никитиной кровати, поправила подушки, зажгла поставленные в изголовье свечи в железных подсвечниках.

Анна Давыдовна положила листочки Никите на грудь.

– На, читай, почерк у меня разборчивый…

– Это ты сама написала?

– Перевела, когда время было… Прежде у меня много времени было…

Анна Давыдовна рукой очертила в воздухе какой-то знак, словно бы перекрестила внука на сон грядущий.

– Это ты что сделала? – спросил Никита. – От сглазу, что ли?

– И от него… Это, Никитушка, знак ворона, прародителя и покровителя всего нашего рода, к коему и ты причастен, хоть и не знал того до поры…

– Тотем?

– Тотем у индейцев, мы по-другому называем… Маргарет, помоги-ка мне…

Опираясь на плечо ведьмы, Анна Давыдовна тяжело поднялась, и обе вышли из комнаты, где лежал Никита.

Он поднял к глазам верхний листок. Почерк у бабушки действительно был очень разборчивый и четкий.