Она встрепенулась. «Что такое? С кем это он?» – вытянулась наизготовку, словно собака, в полной готовности бежать на помощь, довольно любого сигнала – щелчка, свиста, – дай только знать.

На кухне – всхлип и следом вырвавшийся стон:

– Да как же, Антон! – Надя различила искаженный тембр Лизы. – Там не ревела… – Крестную как прорвало, хотя она и старалась говорить потише: – Внутри все горит, а не ревела. Права не имею. Там нельзя.

«Это она о своем госпитале», – догадалась Надежда и, прикрыв рот рукой, напряженно ловила каждое ее слово. Лиза повысила голос:

– Лежит такой обрубок. Кусок мяса. Живой, понимаешь. Ни рук, ни ног, ничего… Языка нет, чтобы сказать, мол, оставьте, такая жизнь мне ни к чему. В глазах не прочитаешь – хочет ли? Нет! Выколоты… Как наглухо зашторенные дыры… Ямы, с проваленными веками. – Она заголосила, как плакальщица: – За что тако-о-о-е?..

Но, видно, облегчение к ней не пришло. Слова как ссохлись, прилипли к гортани. Лиза утробно охнула.

– Ну, поплачь, девочка, поплачь, – пыталась утешить Наталья Даниловна.

Надя осела. Тупо уставилась в пол.

Что она знала о работе реанимационной сестры Лизы и связиста Женьки Шпомера там, по ту сторону Пянджа? Тема эта поднималась редко и в самом узком кругу, как сегодня на кухне. Взрослые говорили так, будто опасались кого-то, кто может подслушать и донести. Даже больше не говорили, а молчали, но такое молчание часто звучало выразительнее, чем любые слова.

– Что с ним делать? – непонятно кого спросила Лиза. – Два месяца ждали, когда хоть кто-то из родни объявится. В Черниговский полк он срочником пришел прямо из детского дома. Вот я потом и отключила питание. Может, кто из наших догадался, только никто ни словом не обмолвился. Наверное, все об этом же думали, да решиться не смели. Как думаешь, Антон?

– Наверное, так. Мучает, что неправильно поступила?

– Умела бы я читать мысли… Эх, если бы при жизни он мог мне сказать. Так теперь ко мне во сне каждую ночь приходит. Благодарит вроде. А не знаю – верить ли, так ли…

Неслышно вошла Надя, встала за спиной своей крестной мамы:

– Помолись за него, Лиза. Свечу за упокой поставь. – Она мысленно представила старухину каморку и блики по стенам от поминальной свечи. – Или мессу в костеле закажи. Имя-то помнишь?

Взрослые с недоумением смотрели на Надю. Она же видела перед собой только лицо Анны Давыдовны, ее шепчущие в молитве губы. «Боль его держит», – Надежда словно услышала старуху и повторила следом:

– Твоя боль его здесь держит. Устал он, Лиза, пойми, – тихим требовательным голосом убеждала она крестную.

– Конечно. Давно бы надо, – вскинулся Женька, как спасительную соломинку узрел. – Могли же в Ташкенте в церковь зайти. – С досадой признался: – Чего-то я заменжевался! Вдруг на службе узнают – неприятностей не оберешься… Чушь все это! – Мозолистые костяшки пальцев тяжело брякнули по столу. – Правильно Надежда говорит. В храм надо! Завтра с утреца и иди.

– Так точно, герр командир!

На скуластой мордашке заиграла улыбка. Лиза свернула кружевной платочек и сунула в карман мужниного пиджака.

– Ну вот еще там мне сопли разводить! – Женька самодовольно похлопал по карману. Неожиданно ухватил Надюху за косу: – Ты как?

– Женька! – накинулась на мужа Лиза, пытаясь разжать его твердую руку. – Прости нас, маленький.

– Ага! – Женька не сдавался.