Соберите походные сундуки! Поцелуйте матерей и скажите отцам, что привезете столько серебра, что не придется им больше гнуть спину да копаться в дерьме наравне с трэ ллами  . Идите Дорогой китов, на мир гляньте. Нет ничего лучше, чем стоять на носу корабля и чувствовать соленые брызги на лице, уж поверьте.

Научитесь биться. Презрен тот, кто, не умея защищаться, боится себе подобных. Боги отвагу любят. Однако от смерти не избавят, если таков ваш удел. Я пожил на свете и знаю кое что о судьбе. Удел человека – как огромная поленница у дома. Внизу дрова, что положены на просушку давным давно. Полезешь за ними – руки обдерешь, а тянуть будешь – всю поленницу обвалишь. Так вот, коли жил ты, не стремясь оставить о себе память, то будет удел твой тяжек, как та поленница, что не стронешь с места. И умрешь ты от старости или хворь какая твое тело источит. А коли хочешь озарить небо, переходя Мост радугу, то славными деяниями сдвинь верхние дрова назло норнам, что так и норовят спрясть нить похуже. Однако самый тяжкий жребий выпадает тем, чья судьба переплелась с судьбами других людей, и уж тут остается только рвать врага зубами и когтями всякий раз, как подстерегает тебя лютая смерть.

Сколько раз сдвинута моя поленница – уже и не упомнить. Всю жизнь распускаю я узор своей судьбы, и сейчас не перестану. Поизносились петли моего сундука, скрипят теперь, будто мышь пищит… Я и ваших юнцов отправлял Дорогой китов, и своих пятерых трэллов на корабль спровадил, все равно проку от них никакого, а у меня под ногами лучше не путаться – целее будешь. Я еще не слишком стар и не для того живым из стольких передряг вышел, чтоб умереть во сне. Да, немало товарищей ждут меня в зале Всеотца… боюсь только, не узнают они меня, седовласого и немощного. Уже много лет я лелею надежду, что не все мои враги перемерли. Видят боги, много я их нажил, врагов то! «Есть, есть еще те, кто жаждет отплатить мне кровью за кровь», – шепчу я темными ночами. Много серебра получат от меня сыны ваши, коли найдут тех паскуд и скажут им, что я их жду.

Летят по деревне шепотки – мол, направляются сюда суровые воины. Коли убьют они меня, то раздуются от гордости, как раздувается брюхо утопленника. За то Одноглазому   спасибо – он разжигает ненависть и вселяет жажду славы в сердца людей.

«Придут, придут за Вороном», – шепчут в хмельные кубки люди с суровыми, как воды северных морей, глазами.

Что ж, пусть приходят.

Глава 1

Никогда прежде моря не бороздило столь странное сборище. Семьдесят один воин – норвежцы, датчане и англичане, обычно глядящие друг на друга из за крепостных стен, – сидели бок о бок на сундуках, спали под звездами и дружно налегали на еловые весла; те вздымались и опускались, словно крылья орла, и корабли наши летели вперед, рассекая водную гладь. Были с нами еще монах и женщина, хоть и пользы от монаха на драккаре, как от прорехи в щите. Отец Эгфрит, человек в общем то хороший, не оставлял глупой надежды изгнать языческих богов из наших черных душ. Что до женщины, то была Кинетрит, прекрасная Кинетрит, и этим все сказано.

Семь недель Йормунганд на носу «Змея» убегал на юг все дальше от Полярной звезды, вдоль Франкского побережья. Потом мы двинулись по Темному морю на восток мимо пустынного скалистого полуострова. Остроконечные зубцы безлесых, усыпанных валунами гор стремились к небу. Линию пустынного берега перереза́ли скалистые мысы с отвесными склонами, под которыми грозно кипели белопенные буруны, так что к берегу мы подходили редко, опасаясь пробоин.

С правого борта на запад, куда хватало взгляда, чернела, уходя в неведомые дали, морская гладь. Мы вновь шли на юг и держались как можно ближе к земле, радуясь, что избежали гнева империи и сохранили свои шкуры.