Диван и стулья были придвинуты к стене, освободив пространство для толпы, так что все стояли. Кроме одной толстой дамы, завернутой в несколько слоев воздушных ярких шарфиков. Она сидела на диване, держа в одной руке бокал, беседуя с людскими животами. Время от времени кто-то наклонялся к ней и что-то произносил в район ее лба, но чаще ее просто не замечали. Вечеринка шумела на уровне пяти футов от пола, а вовсе не на трех. И, как на большинстве рождественских вечеринок, все выглядели немного напряженно, мысленно обдумывая свои списки подарков.

Чувствуя на себе строгий взгляд сторожевых псов закона, хотя они еще и не вошли даже, Дортмундер поднял поднос и влился в толпу. По прибытии еды, люди разомкнули ряды, приостановили свои возлияния и разговоры, похватали тартинки, и снова сомкнули кольцо. Огибая группы людей, ввинчиваясь все глубже в центр, Дортмундер немного расслабился и уже позволили себе прислушаться к беседующим.

— Допустят всего двадцать ребят. У нас уже семеро, и как только мы получим все денежки…

— Она приперлась в кооператив в накладной бороде и утверждала что она — проктолог. Ну, знаете…

— Ну так я ему сказала, у тебя есть эта работа, и он такой — OK, а я сказала нельзя так себя вести с людьми, и он такой — OK, и я сказала, ну все, я ухожу, и он такой — OK, и я ему говорю — теперь ты сам будешь с этим справляться, козел, и он такой — OK…так что я думаю меня больше там не будет.

— И затем эти парни в лодке…нет, подождите, забыл. Сначала они взорвали мост, да, а затем украли лодку.

— С Рождеством тебя, ты еврейский ублюдок. Я не видел тебе с Рамадана!

— А он и говорит: «Мадам, вы голая», а я отвечаю: «На мне перчатки, если вы не заметили». И он заткнулся.

— Что пожелаешь, Шейла. Хочешь уйти, мы уйдем.

Погодите-ка, знакомый голос. Дортмундер огляделся и услышал снова знакомый голос, в этот раз женский:

— Я не говорила, что хочу уйти, Ларри. Почему ты все время переворачиваешь все?

Парочка из-под пальто. Дортмундер нацелили свой поднос в ту сторону и пошел к ним. Вот они — обоим уже за двадцать, стоят отдельной от всех группой.

Ларри был очень высоким, с чересчур кудрявыми темными волосами, тонким длинным носом, такими же тонкими губами и маленькими, широко расставленными глазами. Шейла оказалась довольно симпатичной, пухленькой и невысокой девушкой, с волосами цвета дорожной пыли, но безвкусно одетой. Создавалось впечатление что лишние фунты она одела, а одежду к ним не подобрала.

Дортмундер выставил к ним поднос с оставшимися тартинками, как раз в момент когда Ларри сказал:

— Я ничего не переворачиваю. Тебе не понравилось в той комнате, теперь тебе не нравится и здесь. Просто реши уже что-нибудь.

Она взволнованно уставилась на тартинки, а Ларри не глядя, жестом отказался от подноса. Вообще они оба даже не взглянули на Дортмундера. Фактически никто не смотрел на официанта (не слугу, только не в равноправной Америке), только на тартинки которые появлялись в определенном месте.

Пройдя дальше, Дортмундер услышал обрывок их разговора.

— Ты в последнее время постоянно так делаешь!

— Ничего я не делаю, Шейла. Это все ты!

Но тут его внимание было отвлечено: прибыли копы.

Их было трое, в форме, коренастые, с усами и не в настроении. Они были так раздражены, что яркая хозяйка возле них смотрелась как будто ее арестовали.

Но она не была под арестом, она как матушка-гусыня, обеспокоенно разглядывала своих гостей в поисках затесавшейся кукушки в своем гнездышке. Незнакомые все лица, незнакомые…

Тем временем эти лица в комнате посуровели.