Антон замялся, не ответил ни «да», ни «нет».

Они все-таки дознались, что у него нет денег и что он уже не первый день ест кое-как.

А Маринкин дедушка сказал, да так сказал, что вроде бы и спорить не приходилось:

— Пока твои не вернутся, будешь каждый день приходить обедать…

И Маринка тут как тут:

— Дай честное октябрятское, что завтра пойдешь в школу.

Антон мягко усмехнулся:

— Я же давно не октябренок больше.

Тут Маринка всерьез огорчилась:

— Ой, тебе, значит, нельзя давать честного октябрятского?

Ей стало жаль Антона: так хорошо, когда можно от всего сердца дать твердое октябрятское слово, а потом это слово сдержать!

Но Антон ей ответил:

— Зато теперь я могу давать честное пионерское слово!

Наверно, соседка Людмила Васильевна диву далась: чего только не сделал Антон, вернувшись домой. Он прямо накинулся на хозяйственные дела. Прибрался в комнате, перемыл всю грязную посуду, печь истопил.

Наверно, Людмила Васильевна думала, гадала, удивлялась — не получил ли он письма из Барнаула? Не ждет ли он завтра домой папу и маму?

Нет, письма Антон пока не получал. Он просто взялся за ум: решил завтра пойти в школу, а может быть, и в бассейн.

Включив электрический утюг, в стрелку отутюжил складку на брюках, хорошенько прогладил школьную куртку, пришил свежий белый воротничок.

И бывает же в жизни: вдруг повезет, так повезет во всем!

Прибираясь, Антон нашел на столе под книгами те деньги, о которых ему писала мама. Ведь сам же сунул их под книги и позабыл!

И после всего этого Антон сидел сейчас на уроке географии веселый, уверенный и гордый. Только отодвинулся он на самый край парты, подальше от Ястребцева. С Сергеем теперь он не хочет иметь ничего общего.

И Ястребцев на него не глядел. Мрачно потупился, пряча в учебник глаза.

Евгения Львовна незаметно наблюдала за обоими мальчиками. Наблюдала и думала: что-то не так с этой злополучной двойкой, которую придется поставить тому и другому. Не ведут себя так близкие товарищи, если оба не виноваты. И тем более не будут они так держаться друг с другом, если они вместе, сообща провинились.

И, хотя Ястребцев считался гордостью пятого «Б», Евгения Львовна с бо́льшей приязнью относилась к Антону Черных. Был ей больше по сердцу этот размашистый мальчишка, пятерней приводивший в порядок взлохмаченные волосы, нежели тихий, вежливый и благовоспитанный Сережа Ястребцев, всегда аккуратно причесанный, с ровным боковым пробором, который он старательно охорашивал на каждой перемене, вынимая из кармана курточки пластмассовую расческу.

И даже пестрые отметки Антона Евгения Львовна больше ценила, чем сплошные пятерки Сергея. Антон легко мог схватить тройку и даже двойку по тому предмету, который недолюбливал. Но уж если предмет был ему интересен, отвечал с блеском и даже вдохновенно.

Однако именно потому, что Евгения Львовна хотела быть справедливой и к тому и к другому, она, сурово поверх очков взглянув на Антона, сказала строгим голосом:

— Черных, к доске.

Антон, чуть вздрогнув, поднялся. Не ждал он, что его вызовут отвечать сразу после пропуска уроков.

— Урок выучил? — спросила Евгения Львовна, когда Черных, пройдя между партами, остановился у географической карты, пришпиленной к доске.

— Знаю, — ответил Антон.

Ему ли не знать про Алтайский край! Про растения, города, реки и горы! Ведь папина экспедиция уже третий год бывает в тех местах. И, глядя на карту, Антон словно видел, как они — отец и он — пробираются по алтайским горным тропам среди могучих лиственниц с мягкой шелковой хвоей, по высокогорным лугам, пестрым от невиданных по красоте цветов, среди столь высоких трав, что даже всадника на лошади почти не видно…

К большой перемене окна с солнечной стороны начали быстро покрываться изморозью.