Элисон взяла на руки маленькую Халли, подарившую мне невинную улыбку младенца. «Она тоже настолько мала, что тебе нельзя быть ее отцом?»

Поверженный, я остался в Монументе, стараясь проводить как можно больше времени подальше от ограниченной и душной квартиры, нагнетающей клаустрофобию. Я уходил в кафе или в коктейль-бар, где сидя в тени и наблюдая за тенями других, помещал в себя все большее количество «Правильного Ржаного Пива» или чего-нибудь покрепче. Грани стирались, и Монумент отодвигался на задний план. Неизбежно, когда регулярно посещаешь бар, то знакомишься с хорошими девушками. И вот появилась Салли. Она была членом телевизионной группы, командированной в Монумент от одной Бостонской телестанции, чтобы снять на ленту сто пятилетие Харисона Шенкса, старейшего человека в стране. Мы с Салли выпили по рюмке или по две, и она призналась, что была всего лишь секретарем съемочной группы — «девочкой на побегушках». Засмеявшись, она перевернула это клише и поинтересовалась, что такой парень, как я, делает в этой дыре. Конечно, она имела в виду Монумент. Она прижалась ко мне, и мое тело ощутило все ее тепло. Элисон скрывалась в специально сшитых под нее костюмах или свободных, удобных свитерах, в то время как Салли носила одежду, которая для меня постоянно подчеркивала в ней женщину. В тот же вечер, впервые сидя рядом с ней, прежде чем произнести две дюжины слов, я почувствовал, что мне уже знакомо ее тело, вероятно, как в тысяче юношеских фантазий.

Телевизионная группа была в Монументе всего лишь два дня. Я был их неофициальным гидом, устроив им интервью с Харисоном Шенксом, удивленно сидящим в плетеном кресле на крыльце своего старого дома, каркая односложные ответы на глупые репортерские вопросы, типа: «Как вы себя чувствуете в свои сто пять?» Старик путал время и место, что-то бормотал о закрытии банков и о Герберте Гувере, что вызывало смех со стороны съемочной группы, и я чувствовал, как внутри меня все сжимается. Кто-то сжал мою руку.

— Ты — чувствительный мужчина, не так ли? — спросила Салли.

— Этого старика я знаю всю свою жизнь.

— Бедный мальчик, — сказала она, коснувшись кончика моего носа тонким пальцем. — Тебе нужна нежность и забота.

Интервью с Харисоном Шенксом заняло лишь девяносто три секунды в специальном выпуске, посвященном проблемам пожилых людей, но мой союз с Салли оказался намного продолжительнее. Все равно он не был слишком долгим. Худшим оказалось оставить Элисон и Халли в пользу Салли и всех ярких перспектив Бостона, чтобы нарушить ход жизни и сделать Халли жалким объектом — ребенком разрушенного дома. Но всему приходит конец. Салли нашла себе другого чувствительного мужчину, который продолжил разделять ее нежность и заботу. Ее забота так и не превратилась в любовь. Я учился и менял работу как перчатки, подрабатывал на стороне и зарабатывал не слишком много, в основном там, где не слишком был нужен талант, а скорее жестокость и хитрость, необходимость не спать ночью, готовя очередной маневр для следующего дня, а на следующий день была очередная презентация. Рюмка спиртного меня радовала больше, чем жизнь. Потом это были уже две рюмки, которые стали тремя или четырьмя, а затем ядом и адом. Нужно было пойти на еще одну вечеринку, чтобы позабавиться, но это была уже не забава.

— Папа, ты выглядишь, как пожеванный, — сказала Халли, начав бесконтрольно хохотать.

— Да и ты — не Золушка на балу, — съехидничал я.

Мы рассматривали себя в кривых зеркалах комнаты смеха.