— Так ведь замуж ей давно пора, или не заметил? — усмехнулась старуха.

— Была бы пора — сама бы жениха присмотрела. Такой красавицы никто в таборе и не припомнит. Мать, покойница, красива была, да только Ляна краше.

Цыган тяжело вздохнул, вспомнив умершую в родах вторую и самую любимую жену.

— Спору нет, Ляна красавица, только у подруг ее уже по два, а то и по три ребенка. Негоже нашей девушке в таком возрасте без мужа и детей. Пора тебе сказать свое отцовское слово. Да и кто ее красоту видит, если она целыми днями сидит то над древними книгами, то за картами, да все пытает меня, старую: расскажи то, да расскажи это. Только я, что знала, давно уже рассказала. Что ж теперь делать, выдумывать разве?

— А коли и выдумаешь, велика ли беда? Сколько ты, мать, в этой жизни гадала, многое ли сбылось? Да и кто сказать может? Кто правду знает? Может, и хорошо, что не сбылось? И можешь ли ты мне сказать, что ждет мою Ляну в будущем? А какая же ты гадалка, если про себя и своих близких ничего не ведаешь? А ведь все знают — нет тебе в этом деле равных, — невесело усмехнулся цыган.

— Зря смеешься, сынок, — укоризненно покачала головой старуха, — я — это одно, а Ляна — другое. Мне совсем маленький дар отпущен был, почти, как слепцу, только что свет от тьмы да ложь от истины отличить могу, а у внучки, дочери твоей, он побольше, и когда проснется в ней сила, осознает она ее, многое тогда ей подвластно будет. Вот и не противлюсь я тому, чтобы она древние книги изучала, потому что лучше осознавать эту силу, чем не знать о ней вовсе. По незнанию ведь можно таких бед натворить…

Рассмеялся цыган, поднялся во весь свой высокий рост.

— Так чего же ты хочешь, мать? Может быть, мне силой дочку от твоих наук оторвать да замуж выдать? Я, хоть и Баро, но не чувствую над ней такой власти. Да и от веку у цыган такого не было, Муж — цыганке единственный хозяин, но уж хозяина-то она вольна выбирать себе по душе сама. Не спеши. Когда бы Ляна не была так хороша, то науками твоими парня приворожила бы, — смеясь закончил он и, резко повернувшись, зашагал к своему шатру.

— О, мир слепцов, — грустно пробормотала вслед сыну старуха, — редко какой женщине, а мужчине еще реже дано заглянуть в будущее. Передо мной лишь изредка и совсем немного приоткрывает оно тайну свою, а внучка вот, к несчастью ее, сможет больше, много больше… Только спит пока, ее сила, и что может разбудить ее, не знает никто, а потому и она не знает, что поживаю я, дряхлая, на этой прекрасной земле последние дни, и не успеет уже мне Ляна правнуков подарить.

Грустно посмотрела старая женщина на догорающее пламя и унеслась мыслями в прошлое, и ожило оно, вернув на миг яркую ее молодость, напоенную весенними ароматами цветущей Бессарабии.

«Жалеть не о чем, — с тихой печалью подумала цыганка, — было так до меня и так пребудет вовеки: на смену старому семени взойдет новый росток, и сам он упадет в землю, дав начало очередной жизни… И так без конца. Пойду взгляну на спящую Ляну и грусть пройдет… Нет, не о чем мне жалеть, не о чем…»

Глава 2

Самолет капитана Арсеньева в крутом вираже разворачивался над городом. Мелькнули за стеклами истребителя вызолоченная солнцем река и залитая водой пойма, пронеслись высотные дома и ровные шеренги улиц.

Арсеньев запросил разрешение и, коротко поговорив с диспетчером, повел машину на посадку. Колеса МИГа точно, как положено, коснулись полосы бетона в самом ее начале. Он полностью убрал тягу двигателей и с удовлетворением ощутил хлопок тормозных парашютов, резко замедливший бег самолета.

В наступившей после полной остановки машины — тишине резко прозвучал щелчок открываемого фонаря.