– Нет, Джо’нок, он под моим покровительством.

Сложив перед грудью ладони, Таланджи вновь смерила «посланника» долгим взглядом. Чутье побуждало отослать его прочь, но как проявить такую неучтивость к тому, кто выбил из рук убийцы кубок с отравой, а после заслонил ее собой от смертоносного лезвия? Казалось, ее пронзает насквозь испепеляющий, неодобрительный взгляд отца. Отец доверился суждению Таланджи, когда она пригласила Орду в Зандалар, пусть даже за его спиной, без его ведома… Да, нервно переминавшийся с ноги на ногу юный тролль заслуживал шанса, как ни больно было это признавать. Тем более, что ему вполне можно было найти применение, или просто, пользуясь его неопытностью, разузнать о союзниках что-нибудь новенькое, вытянуть из него информацию, разглашению не подлежащую.

– Подойди же, посланник Зекхан. Если ты собираешься нести службу в моем дворце, то должен знать его многочисленные извилистые коридоры.

Генерал Ракира с отвращением втянула воздух сквозь стиснутые зубы, но Таланджи не удостоила ее даже взгляда.

– Смелей, поднимайся сюда. Я стану тебе провожатой.

Глядя, как тролль из джунглей кружится волчком, дивится на все вокруг, изумленно разинув рот, Таланджи довольно усмехнулась. Сама она порой забывала о красотах дворца, о залах, отделанных золотом и бирюзой, о покойных бассейнах, полных ароматных лилий, о плитах полов, сверкающих, словно ограненные самоцветы… и, разумеется, с удовольствием любовалась на мальчишку из захолустья, из глухих джунглей, очутившегося в обители древнего великолепия.

– На островах Эха даже похожего ничего нет, – продолжал Зекхан. – Конечно, руины, и все такое, но тут – как будто во сне!

Нижние залы дворца хранили тенистую прохладу, точно пещеры, надежно укрытые от палящего солнца, озарявшего верхние покои и тронный зал. Под ногами тянулись вперед многокрасочные мозаичные мостовые, вдоль них, в неглубоких канавках, негромко журчала вода. Казалось, тролль из джунглей обладает неиссякаемыми запасами изумления, и Таланджи не раз пришлось сдерживать руку, так и тянущуюся с лязгом захлопнуть его отвисшую челюсть.

По обе стороны от них, держась на почтительном расстоянии, шагали двое королевских стражей.

– Этот дворец всю жизнь был мне домом, – пояснила Таланджи. – Вот я и забываю, каким он должен казаться посторонним.

– Ха! – от смеха Зекхан схватился за живот. – Моим дворцом были пески да колючки! А вся деревня могла бы поместиться в твоей королевской уборной.

Таланджи заулыбалась, но, свернув за угол, обнаружила, что отвлеклась и привела Зекхана к самому сердцу пирамиды. Шаг тут же замедлился, удержать на лице улыбку стоило немалых трудов. Этого крыла дворца она избегала всеми силами. От одного взгляда вдоль коридора, внутрь золотого зала с высокими потолками, сердце исполнилось ужаса.

– Что-то стряслось… э-э… ваше величество? – спросил Зекхан, озабоченно сдвинув брови.

– Я… когда-то я очень любила бывать здесь, в этом зале…

Собрав волю в кулак, Таланджи заставила себя сделать еще шаг, и еще, затрепетала, увлекаемая воспоминаниями в непроглядную тьму. Разумеется, в зале давно прибрались, полы отмыли дочиста, но для нее место гибели отца останется оскверненным навеки. Таланджи до сих пор помнила, как остывало отцовское тело в ее руках, как мерк его лучившийся силой взор, как безжизненно обмякла его рука в тот миг, когда душою отца завладел Бвонсамди, как больно впивались в колени холодные каменные плиты…

Тогда-то, обнимая тело отца, задыхаясь от ярости, она и поняла, что такое настоящее одиночество. Всю жизнь Растахан присматривал за нею, учил ее и любил, и дрался, оберегая их землю, их достояние, и боялся, как она со временем поняла, только одного – разочаровать дочь.