|
Хелен пыталась сдерживать себя, но ей это плохо удавалось. Четыре года назад, когда последний из троих ее сыновей уехал учиться в колледж, они с мужем продали свой дом и переехали жить в другой, поменьше, – он находился в районе новостроек и напоминал домишки на ранчо. Хелен всегда была аккуратной хозяйкой, но в новом доме у нее на этой почве развилась настоящая мания. Муж заставал ее посреди ночи на кухне, где она скребла пол. В конце следующего лета, когда двое еще неженатых сыновей приехали к ним на каникулы и дом наполнился людьми, Хелен Дорси пришла в бешенство, выставила мужа и сыновей вон из дома и забаррикадировалась там. Пришлось вмешаться полиции. Теперь, три года спустя, врачи решили, что она в достаточной степени контролирует себя, чтобы ее можно было выпустить из клиники.
Продолжая молча сидеть за столом, я с интересом наблюдал за тем, кто на кого нападает в ходе беседы. Хелен Дорси, натура начальственная и критическая, нападала на всех, кроме толстухи Молли Швейцлер, которая в свою очередь вступала в разговор только для того, чтобы перейти в атаку. Джерри Кантер нападал на всех, кроме Молли и Хелен, но и его самого время от времени атаковал Уильям Мерривейл. Дорис Брейди и Николае Файк подвергались нападкам со стороны всех остальных, но сами не задевали никого, даже друг друга. Доктор Лоример Фредерике каким‑то образом умудрялся быть и сторонним наблюдателем, и участником дискуссии. Он отвечал на выпады любого из пациентов с высоты своего положения, при этом так перегибая палку, что сразу же подвергался ответному выпаду, чаще всего со стороны Молли Швейцлер и Хелен Дорси. Уильям Мерривейл несколько раз подавлял в себе желание расправиться с Фредериксом так же, как со своим отцом: то, как он сжимал и разжимал кулаки – руки его лежали на столе, – показывало, что враждебные чувства к родителю в нем все еще не утихли. Джерри Кантер выражал раздражение более открыто и потому быстро от него избавлялся, обычно обращая все в шутку. Дорис Брейди и Николае Файк просто сникали от слов Фредерикса и не знали, что сказать, пока кто‑нибудь не приходил на помощь, – г обычно это была Хелен Дорси. Я никак не мог понять, как доктор Фредерике, производящий столь отталкивающее впечатление, мог надеяться на то, чтобы чего‑то добиться в психиатрии. И хотя мне доставляло удовольствие видеть, что остальные реагировали на него так же, как и я, мне казалось, что манера поведения доктора причиняет больше вреда, чем пользы. Например, поведение Фредерикса будило худшие черты в характере Хелен Дорси и в то же время утверждало Дорис Брейди в мысли о собственной неполноценности. Когда истекли два отведенных на занятие часа, я был почти убежден в том, что кто бы ни подстраивал все эти ловушки, делалось это в надежде на то, что рано или поздно в них угодит доктор Фредерике. Я решил сразу после занятия пойти к доктору Камерону и выяснить, имеет ли он представление о том, как его помощник обращается с постояльцами “Мидуэя”. Но когда занятие закончилось и все собрались уходить, доктор Фредерике сказал: – Мистер Тобин, вы не задержитесь на минуту? Это не займет много времени. Что не займет много времени? Я задержался, и мы остались вдвоем. Доктор Фредерике снял очки, откинулся на спинку стула и сунул в рот дужку очков – этот жест всегда казался мне претенциозным и глупым. – Почему бы вам не присесть, – предложил он. – Если это не займет много времени... – Совсем немного, если наши головы работают одинаково. Присядьте. Я сел. Почему он так раздражал меня? Чего мне действительно хотелось – так это дать ему по физиономии. С минуту он рассматривал меня, а потом заявил: – Не знаю, что с вами такое, Тобин. Конечно, я прочел ваши документы, но что‑то не складывается. Вы что‑то скрываете или же чего‑то боитесь. Чего? Вы боитесь, что мы решим, что вас пока не следовало отпускать из клиники, засунем вас в смирительную рубашку и отправим обратно в “Риво‑Хилл”? В этом все дело? – Просто все здесь для меня непривычно, и больше ничего. |
