– Все будет в порядке, – сказал Уэнлесс и улыбнулся во весь рот. Прошел дальше. И снова в путь, как в тумане подумал Энди. Он взглянул на Вики. Какие яркие у нее волосы! Как-то глупо они напомнили ему медную обмотку нового мотора... генератора... прерывателя... легкомысленную женщину... Он громко засмеялся.

Слегка улыбаясь, словно шутке, ассистент открыл зажим, ввел еще немного раствора в руку Энди и снова ушел. Теперь Энди мог смотреть на капельницу. Она его не тревожила. Я – сосна, думал он. Видите мои прекрасные иглы. Он снова засмеялся.

Вики улыбалась ему. Боже, она такая красивая. Ему хотелось сказать ей, какая она красивая. Ее волосы похожи на горящую медь.

– Спасибо, – сказала она. – Какой приятный комплимент. Неужели она сказала это? Или ему померещилось? Собирая последние остатки сознания, он произнес:

– Вики, я, кажется, слинял на дистиллированной воде. Она безмятежно сказала:

– Я тоже.

– Приятно, правда?

– Приятно, – согласилась она сонно.

Где-то кто-то плакал. Истерически рыдал. Звук нарастал и затихал какими-то необычными периодами. Он размышлял, как ему показалось, целую вечность. Энди повернул голову – посмотреть на происходящее. Все стало интересным, все находилось в замедленном движении. Замедло – так пишет всегда в своей колонке авангардистский кинокритик из их колледжа. В этом фильме, как и в других, Антониони достигает самых выразительных эффектов, используя замедлосъемку. Какое интересное, действительно умное слово; оно напоминает змею, выползающую из холодильника: замедло.

Несколько ассистентов-выпускников замедло бежали по комнате 70 к одной из коек, поставленной около грифельной доски. Парень на кушетке вроде бы что-то делал со своими глазами. Да, он определенно что-то творил с глазами, его пальцы были запущены в них, и он, похоже, норовил вырвать глазные яблоки из глазниц. Оттуда замедло текло. Игла замедло выскочила из его руки. Уэнлесс бежал замедло. Глаза у парня на койке теперь выглядели, как расплывшиеся яйца всмятку, хладнокровно заметил Энди. Да, в самом деле.

Затем вокруг кушетки собрались белые халаты, и парнишка исчез из виду. Прямо над ним висела схема. Она показывала полушария головного мозга. Энди некоторое время с интересом смотрел на нее. «Оч-чень ин-тер-р-ресно», – так говорил Арт Джонсон в телепередаче «Обхохочешься».

Из толчеи белых халатов поднялась окровавленная рука, подобная руке тонущего. Пальцы были в крови, с них свисали кусочки ткани. Рука хлопнула по плакату, оставив кровавое пятно в форме большой кляксы. Схема с чмокающим шумом поползла кверху и навернулась на валок.

Потом койку подняли (парня, вырвавшего себе глаза, не было видно) и быстро вынесли из комнаты.

Через несколько минут (часов? дней? лет?) к кушетке Энди подошел один из ассистентов, осмотрел капельницу, ввел еще немного «лот шесть» в мозг Энди.

– Как себя чувствуешь, парень? – спросил ассистент, который, конечно же, не был ни выпускником, ни студентом – никем из них не был. Во-первых, этому типу около тридцати пяти – несколько многовато дл студента-выпускника. Во-вторых, этот тип работает на Контору. Энди вдруг осенило. Казалось абсурдным, но он знал это. А звали его...

Энди напрягся и нашел имя. Мужчину звали Ральф Бакстер. Он улыбнулся. Ральф Бакстер. Здорово сработано.

– Хорошо, – сказал он. – А как тот парень?

– Какой тот парень, Энди?

– Тот, что вырвал себе глаза, – спокойно сказал Энди. Ральф Бакстер улыбнулся, похлопал Энди по руке:

– Довольно реальная галлюцинация, а, друг?

– Нет, правда, – отозвалась Вики. – Я тоже видела.

– Вам кажется, что видели, – сказал ассистент, который был совсем не ассистент.