Энди вытащил бумажник, в котором лежала однодолларовая купюра. Он благодарил бога, что такси – не с пуленепробиваемой перегородкой, мешающей общаться с водителем и имеющей лишь отверстие для расчетов. Непосредственный контакт всегда способствует даче мысленного посыла. Была ли в этом какая-то психологическая загадка или нет, сейчас не имело значения.

– Даю пятисотдолларовую, – сказал спокойно Энди. – Отвезите нас с дочкой в Олбани. Хорошо?

– Пять сотен! О, господи!

Энди вложил банкноту в руку таксиста, и когда тот опустил взгляд, Энди изо всей силы дал посыл. На какое-то мгновение его охватил страх, что ничего не выйдет, что просто ничего не осталось, что он истратил остаток энергии, заставив водителя увидеть несуществовавшего чернокожего в клетчатой кепке.

Затем наступило это ощущение – как всегда сопровождаемое острой, словно удар стального кинжала, болью. В то же мгновение он почувствовал тяжесть в желудке и резкий спазм кишечника. Он неуверенно поднес руку к лицу, понимая, что сейчас наступит рвота или смерть. В этот краткий миг он предпочел бы умереть, как случалось всегда, когда он перенапрягался: прощальные слова НАПРЯГАЙТЕСЬ, НО НЕ ПЕРЕНАПРЯГАЙТЕСЬ какого-то давным-давно слышанного диск-жокея болезненно отзывались в его голове. Если бы в такую минуту кто-нибудь вложил ему в руку револьвер...

Затем он взглянул на Чарли, спящую Чарли, Чарли, поверившую, что он вызволит их из этой передряги, как он вызволял из всех прочих, Чарли, уверенную, что, когда она проснется, он будет рядом. Да, из всех передряг – только на самом-то деле все они есть одна и та же чертова передряга – он и Чарли просто снова бегут. Безысходность приводила в отчаяние.

Голова ныть не переставала. Боль будет нарастать, нарастать, пока не превратится в давящий груз, с каждым ударом пульса пронзая острием голову и шею. Яркие вспышки заставят глаза беспомощно слезиться, и внутрь головы полетят огненные стрелы. Нос заложит, и ему придется дышать ртом. В висках словно дрель заработает. Небольшие шумы усилятся, обычные шумы станут похожи на грохот отбойных молотков, а громкий шум станет невыносимым. Головная боль будет нарастать до тех пор, пока не наступит ощущение, что его череп трещит в щипцах инквизитора. Такая боль продержится часов шесть или восемь, а может, и десять. На сей раз он не знал – сколько. Он никогда не давал посыла такой силы, зная, что энергия почти иссякла. И пока голова будет разламываться, он почти беспомощен. Чарли придется заботиться о нем. Слава богу, она это уже делала... но тогда им везло. Сколько раз может повезти?

– Э, мистер, не знаю... Это означало: он опасается нарушить закон.

– Наша сделка состоится, если только не скажете моей малышке, – сказал Энди. – Две последние недели она провела со мной. Должен вернуть ее матери к завтрашнему утру.

– Права на посещение, – сказал таксист. – Я про них все знаю.

– Видите ли, я должен был ее привезти на самолете.

– В Олбани? Самолетом компании «Озарк», да?

– Правильно. Ну, тут дело в том, что я смертельно боюсь летать. Знаю, звучит идиотски, но это так. Обычно я ее привожу на автомашине, но на сей раз моя бывшая жена полезла в бутылку и... Не знаю. – По правде говоря, Энди не боялся летать. Он выдумал эту историю тут же, на месте, и теперь деваться было некуда. Сказалось полное истощение.

– Я высажу вас в старом аэропорту Олбани, и мама будет думать, будто вы прилетели, правильно?

– Точно. – Голова его раскалывалась.

– К тому же, насколько знает мама, вы не смельчак-чак-чак, я прав?

– Да. – Чак-чак-чак? Что бы это значило? Боль становилась невыносимой.

– Пять сотенных, чтобы не лететь на самолете, – задумчиво повторял водитель.