Почти все детство она провела в Петербурге и жила по большей части вдвоем с матерью. Отец ее был промышленник, много ездил, бывал в Париже. И всякий раз привозил ей подарки: то туалетную воду фирмы «Герлен», то миниатюрную Эйфелеву башенку, то роман Бальзака или миндальные пирожные «макарон» из кондитерской «Ладюре». Ей представлялось, что Франция — это страна ее отца, волшебная страна. Зачастую ребенок больше привязан к тому из родителей, которого реже видит. И вот однажды командировка отца слишком затянулась. Ей не решались сказать, что отец погиб в автокатастрофе несколько месяцев назад, а она и вообразить такое не могла. Взрослые не понимали, что, скрывая правду, они делают мир, в котором она живет, зыбким, ненадежным и что этот мир рухнет, когда правда откроется. Все свое отрочество она не могла простить окружающим эту ложь, и ее главной мечтой было поехать в Париж. Став взрослой, она эту мечту осуществила. Париж был для нее полон воспоминаний об отце. Она регулярно приезжала сюда как на его могилу. Елисейские Поля, улица Оберкампф, авеню Клебер были для нее аллеями гигантского кладбища. Ей представлялось, что где-то там витает душа отца. Временами, когда почва уходила у нее из-под ног, ей нужно было зацепиться за реальность, и тогда она могла позвонить среди ночи все равно кому, лишь бы услышать человеческий голос на другом конце провода.

Утром мне позвонил отец: «Бабушка исчезла». Я бросился к метро: скорее в дом престарелых. Всю дорогу из головы не шли его слова. Зная отца и его неумение сформулировать мысль, я считал, что он вполне способен таким образом сообщить мне о бабушкиной смерти. Он мог сказать «она ушла», или «она нас покинула», или, как теперь, «исчезла». Возможно даже, он мог бы сказать просто «все кончено». Трудно было предположить, чтобы он сказал «бабушка умерла». Этот утренний звонок мгновенно выбил нас из привычной колеи. Наши отношения с отцом представляли собой череду устоявшихся жестов и поступков, в которых не было ничего неожиданного — своеобразные эмоциональные рельсы. Я не ошибся, когда мгновенно почувствовал: случилось что-то исключительное. «Бабушка исчезла». Я до сих пор помню эту фразу. Мне сначала даже в голову не пришло, что ее надо понимать буквально, а не расценивать как осторожную форму печального известия. И только выждав секунду и дав мне переварить информацию, отец добавил: «Она действительно исчезла. Не ночевала у себя в комнате, и никто не знает, где она». Выходит, отец мог иногда называть вещи своими именами.

Поезд скользил по рельсам, послушный неизменному закону расписания метро, и у меня было чувство, что я плыву — наверное потому, что сутки не спал. Я читал названия станций — впервые в жизни я по-настоящему читал надписи.