— Из нарывов при фрамбезии сочится самая что ни на есть тошнотворная жидкость, которая изобилует болезнетворными организмами.

Миссис Фу обаятельно улыбнулась и куснула сардинку на палочке.

— До двадцати лет от первичной язвы до третьей стадии.

Краббе прокашлялся и провозгласил:

— Леди и джентльмены. — Почти в тишине прозвучали слова «спирохета» и «имбирный эль». К Вайтилингаму с выпивкой вернулся дар речи. И он тоже вымолвил в потолок, трепеща золотой рыбкой: «Леди и джентльмены».

— Долго не хочу говорить, — сказал Краббе. — Разрешите сначала сказать, как я рад вас здесь видеть, в частности, выразить удовольствие от присутствия здесь представителей всех рас Юго-Восточной Азии, свободно общающихся в очевидном согласии в доме грешного англичанина. — Раздался обязательный смех, один Арумугам серьезно кивнул; Вайтилингам, как флейта с сурдинкой, пробовал что-то выдавить, кривя рот. — Мы сейчас, — продолжил Краббе, — много слышим о перспективах расовых разногласий в новой независимой Малайе. Подобные мысли распространяют сомнительные элементы, которые видят в расовых разногласиях превосходное средство преследования собственных гнусных целей. Я, конечно, имею в виду коммунистов.

Раздались благочестивые звуки согласия. Розмари стояла, озадаченная, удивляясь столь странному вступлению к речи о ней и ее обручении. Вайтилингам внезапно и неожиданно вполне четко проговорил:

— Коммунистов, — и выпил еще виски.

— Но, — сказал Краббе, — оставив в стороне коммунистов, никто из нас, думаю, не усомнится, что населяющие Малайю расы никогда особенно не старались друг друга понять. Непонятные суеверия и предрассудки, самодовольство, ультраконсерватизм — все это постоянно преграждало путь к взаимопониманию. Больше того, в период британского владычества мысль об обществе — о едином обществе в противоположность массе отдельных общин — никогда не казалась особенно важной. Государство проводило бездушную, чисто формальную, юридическую унификацию, — импортированную из Британии, — и какую-то поверхностную культурную политику, представленную американскими фильмами, джазом, плитками шоколада и холодильниками; в остальном каждая раса довольствовалась сохраненьем фрагментов культуры своей родной страны. Никто никогда не видел необходимости в их смешении. Но теперь пришло время. — Он сильно стукнул кулаком по обеденной стойке. — Это должно быть не просто смешение, а слияние.

— Возлияние, — согласно кивнул Вайтилингам.

На него шикнули.

— Необходимо супружество, нужна более либеральная религиозная концепция, требуется искусство, литература, музыка, способные выразить устремления единого объединенного народа. — Ник Хасан цинично ухмыльнулся. — Я предлагаю, чтоб мы здесь, в этом городе, попытались… — Тут Краббе остановился. Сердце его сжалось при виде впечатляюще входившего на веранду Сеида Омара в газетной рубашке с гортанным воркованием.

— Громкие слова, — проворковал Сеид Омар, — громкие слова. Но они не помогут нам делать дело. — Он вошел в гостиную, моргая от пьяной светобоязни, встал, пошатываясь, под вентилятором; ветерок шевелил растрепанные волосы.

— Ну-ка, давай, Омар, — успокоил его Ник Хасан, — иди на кухню, выпей черного кофе.

— Не хочу я никакого черного кофе. Ничего черного не хочу.

— Ради бога, — шепнул Краббе, — возьми себя в руки, Омар. Нам не надо никаких неприятностей.

— Я никогда не хотел неприятностей, — крикнул Сеид Омар.