– Да, мам, здесь.

Какой была бы эта ночь, если бы все сложилось иначе?

Волна страха прошлась по ее костям, заменяя костный мозг фреоном[141], и внезапная дрожь заставила ступню притаптывать под стулом, а пальцы – постукивать по столу рядом с пустой тарелкой еды.

Она посмотрела на дверь ванной, гадая, чем Матиас там занимался. Какое-то время оттуда доносился глухой шум, будто был включен душ, но сейчас – тишина.

– Мэлс? Ты по-странному тиха… ты в порядке?

Я чуть не умерла этим вечером…

Окей, очевидно, хладнокровие, которым она блистала после того, как вытащила себя из Гудзона, стало следствием шока: сейчас она была на грани истерики.

Но она не разобьется вдребезги, говоря по телефону с мамой.

– Мне правда очень жаль… Я просто… хотела услышать твой голос.

– Это так мило с твоей стороны.

Потом они сказали еще что-то, еще более хорошее и нормальное, а затем Мэлс услышала, как объясняет, что будет дома поздно.

– Я сейчас в центре, в «Мариот»… у меня с собой телефон, он всегда под рукой.

– Я правда рада, что ты позвонила.

Мэлс посмотрела в зеркало над столом. Слезы катились по ее лицу.

– Я люблю тебя, мам.

Повисло молчание. А потом эти три слова раздались в ответ, удивленным голосом, сопровождаемым слезами по ту сторону трубки.

Дважды за день. Когда такое случалось в последний раз?

Когда ее мама повесила трубку, Мэлс чудом попала пальцем по кнопке «завершение». Следующий шаг – взять салфетку с колен, разложить ее на руках и наклониться, прижимая мягкую ткань к лицу.

Рыдания охватили ее, плечи перестали держать вес, заставляя кресло заскрипеть. Невозможно остановить истерику, не было мыслей, никаких образов вообще.

И эмоциональный срыв был связан не только с рекой или Матиасом; он уходил далеко в прошлое, к смерти ее отца.

Она ревела, потому что скучала по нему, потому что он погиб молодым. Она плакала из-за своей матери и из-за себя.

Она плакала, потому что чуть не умерла сегодня… и потому что отъезд Матиаса был равносилен пониманию того, что любимый человек скоро должен умереть…

Мэлс подняла голову, почувствовав теплую руку на плече. В зеркале она увидела, что Джим Херон стоял позади нее…

– Ты сияешь, – сказала она, нахмурившись. – Ты…

Крылья.

Над его плечами возвышались крылья, красивые, из тонкой паутинки, они повисли в воздухе, придавая ему вид анг…

Она резко обернулась, чтобы встретить мужчину лицом к лицу, но его не было рядом. Он по-прежнему лежал под покрывалами на кровати недвижимой, безмолвной горой.

Повернувшись, она увидела в зеркале только себя.

В этот момент открылась дверь в ванную.

Матиас медленно вышел, для равновесия одной рукой ухватившись за дверной косяк.

Он подошел к ней аккуратной, осторожной поступью, будто побывал на лодке, и его ноги до сих пор считали, что он в открытом море.

Потом дверь в коридор открылась и закрылась, напарник Джима покинул комнату.

– Матиас?

Приблизившись к ней, он опустился на колени. Когда ее взгляд опустился на него, Мэлс ахнула…

***

Джим выбрал этот момент, чтобы прийти в себя. Гнев лучше времени прочистил его разум и дал ему сил для движения. Его тело все еще было загрязненным, но с него хватит отлеживания в ожидании, когда он снова почувствует себя в норме.

Сбросив покрывала, он со стоном выпрямился.

Он голый – плохие новости. Желудок тоже не говорил ничего хорошего.

– Я могу позаимствовать кое-что из одежды? – спросил он, зная, что Матиас и Мэлс были у стола.

Кто-то прокашлялся.