Благодаря ненависти член затвердел, возбуждение не было связано с тем, что он находил привлекательным, скорее с тем, что таковым не считал.

Он хотел разорвать Девину на части и слушать ее крики. Хотел, чтобы она познала на себе – каково быть беспомощным и во власти кого-то, кому, в сущности, глубоко наплевать.

Он хотел, чтобы она умоляла…

И она будто почувствовала, что с ним творилось, демон улыбнулась, словно ей вручили подарок на день рождения.

– Ищешь что-то конкретное, Джим?

Мэлс услышала, как дверь захлопнулась за Джимом Хероном, но не обратила внимания ни на него, ни на его уход. Она не сводила глаз с лица Матиаса. Каким-то… чудом, мужчина преобразился… целиком и полностью: цвет его кожи впервые с момента их знакомства был теплым, а не серым от переживаемой боли. Шрамы исчезли. А его глаза…

Тот, что всегда был мутным, сейчас прояснился, будто проблемой была некачественная линза, и он ее вытащил.

Но дело не в браке у «Бауш энд Ломб»[142], ведь так?

– Что… – Все, что она смогла вымолвить, голос пропал от каши в голове.

– Я не знаю. – Матиас покачал головой. – Я… понятия не имею…

Она протянула руку и коснулась едва различимых шрамов.

– Ты исцелился.

Как такое возможно…

Взгляд Мэлс резко переместился к зеркалу, изображение Джима Херона, стоявшего позади нее, вернулось с поразительной точностью.

О, Боже… буквально…

– В этом есть нечто большее, ведь так? – сказала она натянуто. – И это связано с Хероном.

Матиас повернул голову и в поцелуе коснулся губами ее ладони. Все, что она получила в ответ.

В последовавшей тишине Мэлс думала о том, что говорил ее отец годами. Тогда она была типичным подростком, спорила со всем и всеми: когда они ехали из церкви, она заявила, что не верит в Бога, Рай или Ад… так с чего ей портить себе каждое воскресное утро?

Ее отец посмотрел в зеркало заднего вида и сказал:

– Просто потому, что ты не веришь, еще не значит, что этого не существует.

Смотря в лицо любимого мужчины, она не верила произошедшим переменам… и все же, могла провести пальцем по его коже, сейчас не отмеченной шрамами.

И, развивая мысль, Мэлс пришла к выводу, что плохо понимала все это: ни то, как все началось за пределами кладбища… ни тех двух мужчин, сопровождавших Матиаса… ни то, что произошло с ней под водой… это тоже.

Но, как сказал ее отец, это еще не значило, что все нереально.

– Я хочу поцеловать тебя. – Матиас не сводил взгляда с ее губ. – Это все, что я знаю.

Она понимала его. В водовороте замешательства и послешоковом состоянии, для нее было важно лишь одно… лишь одно казалось реальным… что она хотела быть с ним любым способом, каким только возможно.

Губы Мэлс замерли в дюймах от его, и она прошептала:

– Мне кажется, что сейчас кровать освободилась.

Матиас сократил дистанцию, легко касаясь ее губ. Потом он поднялся на ноги и поднял ее, запустив одну руку под колени, а вторую – под руки.

– Подожди, я слишком…

Она не успела произнести «тяжелая». Он поднял ее с кресла и, уверенно держа над полом, отнес к кровати нехромающей походкой.

– Что произошло в ванной? – снова спросила она.

Вместо ответа он уложил ее на покрывало, а потом оседлал ее бедра, нависая над ней.

– Я не знаю… и это правда. Я вошел внутрь и… Эдриан… слушай, давай не будем об этом сейчас. Давай… займемся другим… описав произошедшее словами, понятней при этом не станет.