– Ну уж нет, папасито! – вознегодовала Парланчина. – Что ж это, я считаюсь грязнее тебя?

– Нет, Гвубба, нет, – успокоил ее Аурелио. – Это сказочка для дурачков. На самом деле Пачакамаку скучно было делать все похожим, потому и нет нигде на свете двух одинаковых вещей.

– Теперь расскажи, папасито, как Манко-Капак стал Инка.

– Хватит на сегодня историй, – Аурелио снова пососал из фляги. – Лучше ты мне ответь, почему не сказала, что ждешь ребенка?

Парланчина рассмеялась:

– Потому что я знала, ты уже заметил, как у меня раздулся живот и налились груди.

– Родится дитя духов, – сказал Аурелио. – Будет принадлежать больше мертвым, чем живым.

– Родится твой внук, папасито. Станет сосать мою грудь и расти. Если отыщется для него тело, он туда переселится. А нет – будет жить с нами в лесу, на свободе.

– Федерико с тобой? – спросил Аурелио. – Что-то я его не вижу.

– Он же не твой сын, папасито, – мягко улыбнулась Парланчина. – Ему нравится гулять в горах и стеречь перевалы, как мне – охранять тропы.

– Надо рассказать твоей матери, что она станет бабушкой, – Аурелио поднялся и сунул флягу с кокой в котомку.

– Погоди, – сказала Парланчина, – у меня для тебя кое-что есть.

Старая сука, не убежавшая тогда с другими собаками, пробиралась между деревьями; в пасти, точно кошка, она держала крохотного щенка. Аурелио нагнулся, взял щенка, потрепал ему уши. Щенок зевнул и вознамерился пососать край одежды индейца.

– Он не умеет лаять, – сказала Парланчина.

– Это не то, – грустно вздохнул Аурелио. – Его создал дух, а я хотел такого сам вывести.

– Ты его вывел, – ответила Парланчина. – Его отец – один из твоих псов.

Она ласково улыбнулась, глядя, как Аурелио покровительственно взирает на щенка и дает ему пососать палец.

Парланчина отошла, обернулась через плечо со всегдашней своей озорной улыбкой и крикнула:

– Спасибо за сказки!

Рядышком с ней трусил оцелот, и Аурелио смотрел, как уходит его изящная высокая девочка, без умолку болтая со своим котом, наклоняясь его погладить. Она радостно пританцовывала, длинные волосы струились черной шелковой рекой. Парланчина сияла, зачаровывала, и всякий раз, когда Аурелио видел ее такой, от ее красоты у него перехватывало горло, а в глазах закипали слезы грусти.

Вернувшись домой и увидев, что Кармен совсем поседела, он понял – весь мир наконец переменился и начинается заново.

Годы подтвердят, что Аурелио прав, хотя, как водится, во времена радости и движения будут и горести, и неудачи.

Здесь рассказ о войне и причиндалах дона Эммануэля заканчивается, и начинается история о городе Кочадебахо де лос Гатос, о небывалой любви Ремедиос и графа Помпейо Ксавьера де Эстремадура, о Франческе и капитане Папагато, о ребенке Парланчины, о детях Фаридес, об Анике. Дионисио и его письмах про кокаин – обо всем, что станет еще историей Нового Альбигойского Крестового Похода и чудовищных преступлений Новой Инквизиции.