В комнате за столом дремал Фургас, Ондори расположилась у камина.

Благодаря мастерству альвийки гномы каждый день ели мясо. Хотя жители деревни и клялись, что зимой в округе им не найти добычи, Ондори никогда не возвращалась с охоты с пустыми руками, принося то косуль, то кроликов. Она была прекрасной охотницей, а уж на кого вести охоту, для нее не имело значения. Люди, звери, орки — все они были для альвов равны.

Когда они вошли в комнату, альвийка даже бровью не повела. Сейчас она занималась тем, что вырезала из костей убитых животных смешные подвижные фигурки, выбивая острием кинжала контуры лиц. Дочке крестьянина очень нравились новые игрушки, особенно костяная флейта, из которой можно было извлечь неслыханной чистоты звуки.

Тунгдил подозревал, что альвийка могла делать такие фигурки не только из костей зверей, но и из останков поверженных врагов. При мысли о том, что сейчас какой-нибудь альвенок играет на флейте из гномьей кости, у Златорукого похолодело в животе.

Обед оказался очень вкусным. Работа в кузнице забирала много сил, а вне гор по-настоящему аппетитными из местной еды гномам казались только мясные блюда.

Проснувшись, Фургас потянулся и посмотрел на Родарио, непрерывно делавшего пометки и поглядывавшего на Ондори. Актер даже нарисовал прекрасную альвийку, сделав эскиз будущей картины.

— Какой интересный персонаж, — прошептал он. — Она хочет защитить тебя от врагов, чтобы потом убить. Прекрасный сюжетный ход для пьесы. И такой драматичный!

— А ты вообще помнишь о том, что сейчас мы не на сцене? — Фургаса раздражала беспечность друга, сам-то он помнил о предстоящем задании.

— Знаю, знаю, — отмахнулся Родарио. — Ни тебе репетиций, ни суфлеров, нет зрителей, и, увы, нет кассовых сборов. — Он налил себе травяного чая, принесенного крестьянкой. Бедная женщина поспешно удалилась, стараясь пореже находиться рядом с альвийкой. — Если бы мне сказали, что вскоре мне вновь придется вступить в поединок с силами Зла, я бы расхохотался. Я-то хотел отстроить в Пористе «Театр Диковинок», соблазнять хорошеньких девушек и спокойно проводить свои дни на сцене. Но вот и поднимается занавес, начинается новая пьеса, и моя роль в ней может стоить мне жизни.

— Да ну, Родарио, — подколол его Боендал. — Неужто ты закручинился?

— Да, немного. Может быть, все дело в зиме. Вокруг темно, а это плохо влияет на настроение. — Он толкнул Тунгдила под бок. — Вон и наш книгочей загрустил. С тех пор как мы двинулись в путь, он все время молчит. Может, хоть анекдот расскажешь? Про то, как орк спрашивает гнома, как ему пройти в библиотеку, я до сих пор его не слышал.

Тунгдил налил себе горячего пива.

— Меня сложно назвать хорошим рассказчиком.

Боиндил чокнулся с ним.

— Мы все волнуемся за Балиндис, книгочей. И прекрасно понимаем, что тебе приходится труднее, чем остальным, ведь любовь не ржавеет, так? — Он прикусил язык, испугавшись, что еще больше расстроил Тунгдила. — Прости, это было бестактно.

— Зато честно, — отмахнулся Златорукий.

«И ты прав, — чуть было не прибавил он, ожидая, что внутренний демон вновь начнет говорить ему всякие мерзости. Но демон молчал. Молчал, ведь Тунгдил наконец-то перестал обманывать самого себя. — Я по-прежнему люблю ее и всегда буду любить. С ней никто не сравнится, а значит, мне лучше оставаться одному, чтобы не разбить сердце еще одной гномке, ведь я не смогу ответить на чувства другой».

Допив пиво, он отставил кружку.

— Пойдемте, нужно ковать доспехи.