Но вот что удивительно: как ни злили Ганнибала сдержанность и благоразумие Фабия, еще больше раздражения они вызвали у помощника самого диктатора – Марка Минуция, начальника конницы. Человек горячий и чрезвычайно несдержанный на язык, он повсюду, не таясь, ругал диктатора.

– Это не просто медлительность, это лень, – твердил он, – это не осторожность, а трусость!

Так, понося своего начальника, он старался возвысить себя.

Тем временем к Ганнибалу прибыли трое кампанских всадников, которые попали в плен при Тразименском озере, но получили свободу и богатые подарки и вернулись в свои города верными сторонниками карфагенян и врагами римлян. Теперь они сообщили, что вся Кампания ждет не дождется пунийцев, которые избавят ее от римского ига, и что город Капуя охотно раскроет перед ними свои ворота. Ни само это сообщение, ни люди, которые его доставили, не внушали Ганнибалу особенного доверия, и все же он двинулся к западу, отправив вперед все тех же троих всадников с наказом вернуться с послами, которые подтвердили бы желание кампанцев отдаться под власть карфагенян.

Ганнибал велел проводнику вести войско к городу Казину, чтобы захватить Казинский перевал и тем самым отрезать римлян от их союзников в Кампании. Но язык пунийца с трудом выговаривает латинские слова, и проводник вместо «Казин» услышал «Казилин». Свернув с прежнего пути, он направился к югу, и вскоре карфагеняне очутились в плодородной долине, отовсюду окруженной горами и реками. Ганнибал изумился и спросил у проводника:

– Куда же это мы забрели?

– К вечеру будем в Казилине, – отвечал проводник.

Тут Ганнибал понял, какая вышла ошибка. Он распорядился высечь проводника розгами и распять на кресте – для острастки и в назидание другим. Карфагеняне разбили лагерь, хорошо его укрепили, а вслед за тем конница принялась беспощадно разорять окрестные земли вплоть до морского берега. Но жестокость этих набегов оказалась напрасной: кампанские города по-прежнему хранили верность союзу с Римом.

Римляне поспешили следом за Ганнибалом, и сперва недовольство диктатором-медлителем утихло: все надеялись, что Фабий преградит путь Ганнибалу и не даст ему разорить Кампанию. Когда же воины увидели, что самая прекрасная область Италии охвачена пламенем, а их по-прежнему держат на высотах безучастными наблюдателями, гневные речи Минуция зазвучали с новою силой. Он вспоминал войны минувших лет и столетий, когда храбрость и стремительный натиск спасали Рим, когда полководцы не прятались от битвы, но торопились славою победы искупить позор поражения.

– А теперь? – вопрошал он. – Теперь дым пожарищ ест нам глаза и забивает глотку, в ушах стоит звон от горестных воплей союзников римского народа, которые не богов зовут на помощь, а нас, римлян! А мы, словно робкие козы и олени, бродим по вершинам гор, скрываясь в тучах и в чаще леса! Никто еще не выигрывал войну, топчась на месте и принося небожителям обет за обетом! Отвагою и решимостью возвысилась Римская держава, а не этим вялым благоразумием, которое трусы именуют осторожностью!

Военные трибуны и римские всадники с одобрением прислушивались к словам начальника конницы, а вскоре они сделались известны и простым солдатам. И если бы подобные дела решались голосованием воинов, командование несомненно перешло бы от Фабия к Минуцию.

Фабий, однако же, твердо стоял на своем, и вот уже приблизилась осень, а с нею и заботы о зимних квартирах: долина, где стояли главные силы карфагенян, была действительно изобильна, да изобиловала-то она садами и виноградниками, а не хлебом и скотом и долго кормить войско не могла. Но чтобы выйти из нее, надо было возвратиться назад – той же самою дорогой, и Фабий знал, что другого пути у карфагенян нет, а потому заблаговременно занял Казилин и горный проход близ этого города.