В притонах Штык крайне редко видел подобных персонажей, но в дорогом ресторане, они встречались на каждом шагу. Дерьмо в стразах, дерьмом быть не перестаёт.

— А я сам? — Вдруг спросил он себя, посреди улицы ночной. Вздрогнул всем телом, тряхнул головой. — Ну нахер! Это все кругом пидорасы, а я реальный перец.

Решив, таким образом, наметившийся сложный философский спор с самим собой о бренности сущего и неоднозначности бытия, Штык отправился туда, где должен был быть сегодня ночью.

Куда он поставил машину и пользовался ли ей вообще, Штык не знал. Возле дома её не оказалось. Могло быть и так, что оставил где-то раньше. Он попытался вспомнить, когда последний раз её видел, но оказалось, что не может даже вспомнить какого она цвета и марки. Закралось сомнение в том, что машина у него в принципе есть, но память услужливо подкинула пару образов из недалёкого прошлого — он точно покупал себе машину. И помнил отчётливо, что в бардачке у него пакетик с кокаином на чёрный день, а так же пачка патронов, спрятанная под сидением. Даже помнил, как выглядит сидение. Но ни одного воспоминания о машине, изнутри неё, при нём не оказалось. Вот до чего доводит беспорядочное пьянство! А так же попытки решительно и бесповоротно с ним покончить. Да, но радует всё же тот факт, что он всё же победил свои пороки и пить бросил. Раз и навсегда.

— Арсенальное, полторашку. — Штык показал пальцем.

— Я читать умею. — Буркнула продавщица. Поставила бутыль на прилавок.

— И кириешек пачку.

Покидая магазин, Штык выпил прямо из горла, да на крыльце. Почему-то, не увидел молодёжи, какая частенько обивает углы подобных ночных магазинчиков. За не имением двуногих, он повернулся к мусорному баку, изобразил тост и ещё выпил.

— Всё-таки, трезвость это наше всё. — С удовольствием заключил он, всё ещё будучи немного ошарашен тем бесспорным фактом, что победил свой приобретённый алкоголизм. Ещё выпив, он понял, что с той же беспощадностью, будет бороться с пристрастием к наркотикам. И однажды, он выйдет на улицу, полностью свободный от дурных привычек! Вдохнёт свежий воздух полной грудью, посмотрит на мир трезвыми глазами, закурит косячок с планом и вновь поздравит себя с этой Великой победой! Ах! Какой тогда жизнь станет! Хм, а какой? Что-то он смутно припоминал времена, когда не пил и не кололся. Армию вот вспомнил. Спину прошибло ледяным потом. Пробежка в противогазе, завтрак, отжимания и прыжки до потери пульса, профподготовка в душном кабинете, тетрадка, в которую надо было записывать всякую лабуду про патриотизм и всякие там танки. Тетрадка, бумага которой имела отвратительный прогорклый привкус — у забора на территории части конопля пробилась, так он использовал её по назначению, а бумагу, по глупости, взял из тетрадки. Жуткая гадость получилось, даже нормального кайфа словить не удалось, это что? Трезвая жизнь, она вот такая? И дедовщина тоже есть? Кхм…

— Чёт я гоню. — Пробормотал он, шагая по улицам ночным, жутким и подозрительным. Ну так — Ленск всё-таки, а не Лос, какой-нибудь там, Анджелес. Хотя, всё-таки за океаном ночи, наверное, ещё более жуткие. Там ведь чёрных очень много — не тех, что настоящие, а тех у которых кожа чёрная. Их же в темноте не видно совсем! Так идёшь, а из темноты:

— А ну стой! Курить есть?

И всё, по ногам потекло уже. А как иначе? Если темнота с тобой говорить начинает, тут любой, «понимаешь», как говорит из телевизора один наглухо пропитый мужик. Важный какой-то мужик кстати, а почему важный, не вспомнить никак.