Александр вдруг ощутил сильнейшее желание обладать этим юным, податливым чернокожим телом. В конце концов допрос можно и отложить на пару часов. Ничего не изменится. А если еще учесть, что «There are no secrets in the bed» — допрос может и не понадобиться…

Он был уже готов остановить инквизиторов, когда острая боль обожгла левую сторону груди. Прямо напротив сердца… Перед глазами тут же всплыл Храм Покрова на Нерли, а в ушах колоколом прозвучало: «Мы заклеймили не тело твое, но твою душу, ибо никогда отныне не изгладится знак из нее, и никогда не забудешь ты сего дня! Ступай, воин! Иди и ищи врагов, что поносят Имя Господне и слепо тщатся на дело рук его!..» И тут же желание отступило, ушло куда-то. А монахи уже нашли какое-то новое заинтересовавшее их место на теле пленницы, и брат Доминик снова взялся за лупу, а Винченцо — за пузырек и пипетку. Упала капля…

Истошный визг взорвал тишину подвала. Девушка билась, отчаянно пытаясь освободиться, а с того места, куда упала капелька — под правой грудью, — поднимался тонкий голубоватый дымок…

— Знак Сатаны? — спросил Сашка внезапно севшим голосом.

Оба инквизитора молча кивнули. Затем фра Доминик отложил лупу и вынул из сумки катушку пластыря и какую-то тоненькую книжечку, оказавшуюся пачкой серебряной фольги, переплетенной на манер блокнота. Он ловко оторвал один листочек, накрыл им еще дымящуюся родинку и приклеил пластырем. Затем оба охотника Курии продолжили свои поиски…

Минут через пятнадцать, после того как подвал еще трижды оглашался отчаянным визгом, а на теле девушки появились еще три серебряные нашлепки, инквизиторы закончили осмотр. Фра Винченцо отошел к вещам и завозился в одном из чемоданов, чем-то позвякивая и постукивая. Фра Доминик убрал лупу и взял серебряное распятие:

— Nomine Domini nostri paenitet. Pro anima sua immortali… — произнес он и перевел: — Именем господа нашего, покайся. Ради спасения души своей бессмертной…

С этими словами он поднес крест к губам девушки. Негритянка закрутилась, завертела головой, но брат Доминик ловко прижал ее и приложил крест к ее губам.

Девица снова взвизгнула, но на этот раз значительно тише. Сашка увидел, что, когда монах отнял крест, на пухлых фиолетовых губах проступили два волдыря, словно от ожога. А инквизитор меж тем продолжил:

— Ты, дочь моя, попала в тенета лукавого, прельстившись на его ложь. Но подумай: разве стоят мимолетные сиюминутные блага, коими он одарил тебя отнюдь не щедрой рукой, вечной погибели и адского пламени? Подумай и отвечай.

Девушка молчала. Фра Доминик повторил свой вопрос-просьбу, но опять безрезультатно. Он вздохнул и негромко, но отчетливо произнес:

— Utrum referre, Dominus Alexander, ovem hanc errantem in manus Dei iustitiam?

— Date, — произнес Сашка.

— Etiam fieri!..

…Горела маленькая жаровня, шипел рассерженным удавом автоген, размеренно стучали по осиновым колышкам молотки. Святая вода потоками лилась на жертву, заставляя ее корчиться в непереносимых муках, били короткие электрические разряды, мелькал в пару и дыму серебряный крест…

…Пленница сопротивлялась долго. Но за инквизиторами стоял опыт веков, а за ней — лишь слабеющая с каждой минутой помощь черного колдовства.