— Вы же там с тоски сдохнете! Что они у себя понимают? С кем вы там будете говорить за Одессу?..
* * *
Вшестером сидели за большим круглым столом: толстые, похожие друг на друга братья Пташниковы — Анатолий Васильевич, Николай Васильевич и Иван Васильевич, их мать — Анна Ивановна, маленькая добрая старушка со святыми глазами, и брат покойного мужа Анны Ивановны, дядя трех братьев — Дмитрий Тимофеевич Пташников — поджарый умный мужик в дорогой купеческой поддевке. Между ним и Анной Ивановной, истинными хозяевами дома, сидел Иван Михайлович Заикин.
— Кушайте, Иван Михайлович, кушайте, голубчик вы наш, — ласково говорила Анна Ивановна, — с грибочками кушайте...
— Благодарствую, матушка Анна Ивановна, — растроганно отвечал Заикин.
— Господи, — вздохнул Дмитрий Тимофеевич, и глаза его затуманились. — Не в пример кому нибудь... — Он посмотрел на племянников. — Нынче примеры праведные никого не питают и никому не нужны, но вот матушка ихняя, жена моего брата покойного Василия, не даст соврать. Как мы простыми коробейничками, втроем с Аннушкой, голью перекатной в Одессу прибыли...
На глазах Анны Ивановны показались слезы умиления.
— От Херсона до Николаева все ножками да ножками, лоточки на шею и: «Покупайте, люди добрые, ниточки да иголочки, колечки медные да сережки дешевенькие!» Где недоспишь, где недоешь... А потом у братца с Анной Ивановной вот эти чада любезные пошли.
Дмитрий Тимофеевич усмехнулся и кивнул на скучавших племянников, а матушка Анна Ивановна посмотрела на своих сыновей с ласковой всепрощающей любовью.
— Эвон в каких боровков вымахали, — жестко сказал Дмитрий Тимофеевич и тут же мягко продолжил: — Ну, да слава Господу, нынче по всему Югу склады мануфактурные оптовые, магазины, служащих одних сот несколько наберется. Все для них, для наследничков, для деточек наших. — Дмитрий Тимофеевич почти ласково посмотрел на своих племянников. — Чтоб они, не в пример нам, ручки не утруждая, могли б с мильёнами обращаться. Потому как жить надо для будущего. А будущее — это детки наши любезные...
Анна Ивановна приняла последнюю фразу за чистую монету и снова со святой материнской любовью гордо оглядела своих толстых деток, младшему из которых было лет тридцать.
— Дядя... — недовольно начал старший, Николай Васильевич.
Дмитрий Тимофеевич мгновенно вскинул на него глаза и с улыбкой удивленно спросил:
— Ты никак сказать чего хотел?
— Да нет... — смешался Николай Васильевич.
— Ну, вот и хорошо, — процедил Дмитрий Тимофеевич. — А ты кушай, Иван Михайлович, кушай. А может, все-таки примешь стопочку?
— Не обижайтесь, Дмитрий Тимофеевич, зарок дал...
— И ладно. И ладно. Дал слово — держись. Я ведь к чему тебе все это рассказываю? А к тому, что большое ты дело задумал, интересное. Новое дело. И кому, как не тебе, за такие дела браться? Им, что ли? — И Дмитрий Тимофеевич показал на племянников.
Младший, Иван Васильевич, глуповато хохотнул:
— Он, дядя, своей фигурой аэроплан раздавит!
— Для этого дела по меньшей мере инженером быть надо, — язвительно улыбнулся Анатолий Васильевич.
— Я слышал, Иван Михайлович, что ты и грамоте не обучен, — прищурился Николай Васильевич.
Заикин мрачно ответил:
— Грамоте и вправду не обучен. Александр Иванович Куприн, дай Бог ему здоровья, расписываться научил, а боле времени не было. Зато желание стать авиатором имею огромадное.
— Иван Михайлович! — всплеснула руками добрейшая Анна Ивановна. |