|
— Ты часы эти себе в презент оставь. Пусть у тебя по мне память будет. Может, мы с тобой когда-нибудь в России с одного поля взлетать будем, а я тебя и спрошу: «Который час, Лев Макарыч?» А ты эти часики вынешь и вспомнишь, как Ивана-дурака на аэроплане в чужой стране летать учил. А, Лев Макарыч? — И Заикин расхохотался.
— Спасибо, Иван Михайлович. — Слышь, Лев Макарыч! Ты давай возвращайся скорей... Мы с тобой всю Россию в новую веру переведем! В истинно христианскую воздухоплавательную! Ты со своей колокольни — инженерно-авиаторской, а я со своей... — Садись, Иван Михайлович. Пора уже, — сказал Мациевич. Они влезли в фиакр. Извозчик, подозрительно оглядываясь на них, тронул лошадь. Заикин был возбужден. Он схватил своими огромными лапами руку Мациевича и с безудержной страстью проговорил: — У меня уже Петька Ярославцев в Харьков выехал, первые гастроли заделывать, а потом по всей России летать буду! По всем уголкам, где людишки еще тележного скрипа боятся! Вот помяни мое слово, ты через месяц вернешься — такое обо мне услышишь!
* * * На мерцающем экране харьковского кинотеатра «Синематограф» появились неровные, подпрыгивающие титры: «Полет и падение Ивана Заикина». А внизу, чуть правее экрана, на фальшивящем фортепьяно тапер играл «Барыня, барыня! Сударыня-барыня!..» «Русское синематографическое общество гг. Харитонова и Картамонова». И опять: «Полет и падение Ивана Заикина». На экране многотысячная толпа. Бегают мальчишки. Вдалеке на поле аэроплан начинает разбег. Взлетает... «Барыня, барыня! Сударыня-барыня!..» Восторженные лица зрителей. Кричащие рты. Полицейские лошади приседают на задние ноги от страха. «Барыня, барыня! Сударыня-барыня!..» Титр: «Подул ветер!» Аэроплан на экране делает крен, пытается выровняться и... Застывшие зрители в зале. Семечковая кожура прилипла к нижней губе. Баба кормит грудью младенца — глаза устремлены в мерцающий экран. «Барыня, барыня! Сударыня-барыня!..» — тупо молотит тапер. На экране конвульсивно дергается аэроплан и как падающая коробка врезается в землю. Кормящая баба ахает. Мальчишка шмыгает носом. Гимназист застыл в оцепенении. «Барыня» — и мгновенный переход — «На сопках Маньчжурии». А у кассы харьковского «Синематографа» длинная очередь. По всему фронтону — «Полет и падение Заикина». И приглушенные звуки вальса из зрительного зала — Так ему и надо, антихристу!.. — веско говорит богато одетая старая купчиха, сидя в пролетке.
* * * «Антихрист» стоял в большом унылом номере харьковской гостиницы, опирался на костыль и разглядывал в мутном зеркале свою разбитую, исцарапанную физиономию. Верхняя губа вспухла, и от этого левый ус нелепо торчал в сторону. Один глаз заплыл, другой печально глядел в зеркало. Чуть сзади стоял виноватый Петр Данилович Ярославцев. — Ты где пропадал три дня? — мрачно спросил Заикин. — Испугался... — шмыгнул носом Ярославцев, и усы его затряслись — Думал, убился ты. — И ты бросил меня под обломками?! — Заикин опустил руку на бронзовый литой подсвечник, сжал его своими пальцами, и подсвечник согнулся в какую-то причудливую фигуру. — Ванечка, милый, прости меня! — Да как же ты мог?! — Заикин потряс подсвечником перед носом Ярославцева. — Как же ты мог, Петька? — Ванечка! Заикин взял себя в руки: — Читай долги! Ярославцев выхватил из кармана записную книжечку и лихорадочно стал перелистывать ее: — Касса железной дороги за перевоз аэроплана и сопутствующих грузов требует срочной уплаты в восемь тысяч четыреста рублей. |
