Она надела медаль на шею и откинулась на спинку дивана.

Леже посмотрел на нее и мягко спросил:

— Это так серьезно?

— Не знаю... Не думаю.

— Я был бы очень огорчен, — тихо сказал Леже.

— Мне не хотелось бы тебя огорчать. Я тебе так благодарна за все.

— Не нужно благодарности. Я хочу совсем немного любви.

— Мне не хотелось бы тебя огорчать. Я тебе стольким обязана, — повторила де ля Рош.

* * *

Бенефис Ивана Михайловича Заикина на манеже одесского цирка был в полном разгаре.

Заикин крутил свою знаменитую «заикинскую карусель»: на плечах у него лежала длинная стальная рельса, к концам которой были прикреплены кожаные петли. В этих петлях сидело по нескольку человек с каждого конца, и Иван Михайлович крутил над манежем эту живую карусель так быстро, что сидевшие в петлях буквально взлетали в воздух.

Заикин бережно остановил вращение, осторожно ссадил шатающихся от головокружения десять человек и раскланялся.

В одной из лож сидела вся семья Пташниковых — три брата, их мать и дядя, управляющий делами семьи Пташниковых. Они первые восторженно захлопали и всколыхнули цирк аплодисментами.

— От это да! От это я понимаю! От это человек!!! — на весь цирк прокричал франтик в соломенном канотье и бешено зааплодировал.

Так как билета у него не было, он уютно примостился на ступеньках бокового прохода, по домашнему повесив свою тросточку на какой-то цирковой крюк, от которого к куполу шли тросы и растяжки.

— Боже мой! — кричал франтик. — Чтоб ему так же леталось, как жилось в Одессе!

Ярославцев сверился со списком и объявил:

— Подношение и приветствия от моряков Одессы!

Из-за кулис вышли два матроса и один респектабельный господин. Матросы несли в руках большое медное табло, на котором был укреплен серебряный якорь полутораметровой величины. Господин нес «адрес».

— Спасибо, милые! Спасибо, дорогие... — сказал растроганно Заикин, поднял обоих матросов и поцеловал в щеки.

— «Адрес» и подношение от амбалов одесского порта! — объявил Ярославцев.

Вышли три громадных костистых грузчика. Один преподнес Заикину огромный копченый окорок, другой — четвертную бутыль водки, а третий снял со своих плеч и положил у ног Заикина «козу» — приспособление портовых грузчиков для переноски больших тяжестей.

— Ванька, — громко сказал старый амбал, — «козу» носил?

— А как же? — счастливо и гордо улыбнулся Заикин. — Али тебе неведомо?!

— Ведомо. Но чтобы ты там, в Парижах, не забывал про то, откуда вышел, артель тебе «козу» на память посылает. И харч на дорогу. Так что поезжай, учись и прилетай.

Все трое низко поклонились Заикину и степенно, не стесняясь присутствия полутора тысяч зрителей, направились к выходу.

Аплодисменты обрушились на цирк.

Поглядывая на арену, Пташниковы деловито переговаривались.

Ярославцев вскочил на барьер.

— Подношение и слово имеет херсонский землевладелец господин Харченко!

Из центрального прохода, прямо напротив артистического выхода, выскочили два казачка и мигом откинули створки барьера, освобождая широкий проход на арену. И замерли, каждый у своей створки.

А затем появился здоровенный, грузный херсонский помещик, которого Заикин несколько дней тому назад выбросил через перила кафе ипподрома.

Помещик прихрамывал. Одна рука была на перевязи, ухо забинтовано. Куприн, Пильский и Саша Диабели сразу же узнали помещика и расхохотались.