Рука об руку они спустились вниз, где хозяйка и служанки встретили их реверансами, а хозяин — поклоном. Джинни вдруг поняла, что ее обручальное кольцо непременно заметят, и будет сделан только один вывод, вполне пристойный. Ну и ладно. Вреда от этого не будет.

До дворца Уайтхолл было рукой подать, и они пошли пешком, на этот раз без эскорта, словно обычная прогуливающаяся пара.

— Надеюсь не сказать ничего такого, что могло бы обидеть твоего господина Кромвеля, — заметила Джинни, когда они входили во двор.

— Да уж, хотелось бы надеяться, — согласился Алекс и остановился, удерживая ее за руку. — У Кромвеля чрезвычайно взрывной характер, хотя обычно он сдерживает себя. Он также исключительно чуткий человек и может быть очень добрым. Но не потерпит неуважения к себе. Ты поступишь мудро, если отнесешься к нему с достаточной долей почтительности.

— Я оставляю почтительность для моего короля, но вежливой попытаюсь быть.

Алекса это совершенно не успокоило, поскольку он уже знал склонность Джинни к бесстрашным и обычно необдуманным выводам. Он не добивался этой встречи между своей любовницей-роялисткой и лейтенант-генералом, но приглашения Оливера Кромвеля были сродни приказу, и от них не отказывались.

Они прошли в большой зал, заполненный офицерами, которые, как и Алекс, были при полном параде, скромно одетыми гражданскими лицами и простыми солдатами, предусмотрительно расставленными у всех дверей и окон. Джинни обратила внимание, что женщины здесь тоже присутствовали, и не такого типа, как в казармах Саутуорка. Это были жены приближенных парламента. Большинство мужчин не имели опыта власти, пока не приняли нужную сторону в гражданской войне. Мало кто из них мог бы часто бывать при дворе короля Карла, и Джинни почувствовала, как ее охватывает негодование при виде красивых тканей и кружев на платьях их жен, шелковых туфель, дорогих украшений. Там, за пределами Лондона, верноподданные короля лишились своих земель, особняков, а зачастую и самого необходимого. Их нещадно преследовали, а когда настигали, то пытали, вздергивали на виселицы и оставляли там для ворон. А в это время вот эти людишки скупали за бесценок имения знати, с гордостью выставляли напоказ награбленные драгоценности и вели себя так, будто родились богатыми землевладельцами с безупречной родословной.

— Я не могу оставаться здесь, — внезапно сказала Джинни и повернулась к двери.

— Ты должна, — прошипел Алекс с отчаянием, увидев, как Кромвель подзывает его к себе. — Ради Бога, возьми себя в руки. Если ты вызовешь здесь чье-либо недовольство, я не могу ручаться за последствия.

— Тогда тебе лучше отпустить меня, — напряженным голосом сказала она. — Я не боюсь встречаться с врагами, а если ты сам боишься…

— Ты никуда не уйдешь! — проскрежетал он, удерживая ее за руку с отчаянной силой. — Ты предпочла следовать за армией, остаться со мной и должна делать то, что тебе не хочется. Ты опустишься в реверансе перед Кромвелем и прикусишь свой несдержанный язык.

Медленно и с трудом, сквозь туман гнева до нее стал доходить смысл его слов. Она в стане врагов, и только глупец стал бы намеренно рисковать в такой ситуации. Она может сохранить свое достоинство с помощью высокомерного молчания. Надменно вскинув голову, Джинни позволила Алексу подвести себя к группе офицеров, где Оливер Кромвель правил бал.

Ее первой мыслью было то, что этот чрезвычайно могущественный человек выглядел убого. Он был чуть выше нее, одет очень просто, в мундир плохого покроя с помятым поясом, и его одежда не была чистой. На узком вороте виднелось пятно крови, на шляпе не было ленты. Но она ощутила силу, исходящую от его плотной фигуры; рука покоилась на эфесе шпаги, словно никогда не покидала его, живое лицо светилось умом.

— Госпожа Вирджиния Кортни сэр, — сказал Алекс, и его пальцы еще сильнее сжали руку Джинни.