Если Алекс и знал об этом, то не подавал вида, лишь рассеянно кивал ей, когда они встречались в гостинице или в деревне. За обедом беседовали только о подготовке к марш броску — это было обычное продолжение дневных дел, и разговоры продолжались еще долго после того, как она отправлялась спать. Джинни лежала на узкой кровати в своем закутке, прислушиваясь к голосам внизу (больше не было бурных вечеров со шлюхами), пыталась не заснуть до тех пор, пока не услышит шаги Алекса на лестнице, но почему-то это у нее никогда не получалось, а он больше не приходил к ней. Возлюбленный снова стал солдатом, отбросив в сторону еще решительнее, чем раньше, все чувства. Джинни даже с легкой грустью думала, что, может быть, новизна их отношений уже притупилась, и ей больше не удастся отвлечь его от военных забот любовью и страстью.

К сожалению, когда она ненароком отвлекала его от дел, это встречало такой отпор, что было не до нежностей.

Джинни постепенно утрачивала осторожность, когда отправлялась лечить солдат. Она уже чувствовала себя среди них в полной безопасности, ее принимали с теплотой и благодарностью, знали: то, что она делает, нужно и важно. Они также видели, что у нее было больше навыков и опыта, чем у армейских хирургов, которые порой ампутировали без разбора, не особенно думали о чистоте и тем более о тех недугах, которые не требовали хирургического вмешательства. Она посещала лагерь утром и вечером и вскоре уже помогала больным и в других отрядах. Поскольку все они теперь были под командованием генерала Маршалла, Джинни считала это совершенно оправданным и уместным.

Первоначально Алекс планировал выступить в Шотландию через три дня после своего визита в Уайтхолл, но вскоре понял, что за такой короткий срок ему никак не привести полк в состояние, необходимое для нормального марша. Эта задержка сделала его раздражительным. Его требование совершенства во всем действовало на нервы остальным, и конфликты вспыхивали неожиданно, словно грозовые тучи, которые внезапно появлялись, предвещая бурное завершение длительной засухи.

— Ох, госпожа, вы нужны в лагере. — Слегка запыхавшийся Джед, что было для него не характерно, появился в кухне.

— Это срочно? — Джинни сняла плоский утюг с плиты и поплевала на нижнюю сторону, проверяя, достаточно ли он раскалился. Раздавшееся шипение удовлетворило ее. — У меня ушло полчаса, чтобы нагреть утюги, Джед, Если я сейчас уйду, они снова остынут. — Она встряхнула китель Алекса и расправила его на столе. — Хотя в эти дни генерал даже и не заметит, помята его одежда или нет, — добавила она. — Просто мне кажется глупым гладить одежду для себя и не сделать этого для Алекса.

— Сдается мне, что это срочно, — заметил Джед, пропуская мимо ушей проблему утюгов. — Там человек кровью истекает. Может, это, конечно, работа хирургов, но… — Он пожал плечами. — Это результат драки, а генерал стал необычно жестким в таких делах. Если дело дойдет до хирургов, то он уж точно узнает, и тогда лучше бы этот солдат действительно истек кровью.

Джинни состроила гримасу, прекрасно сознавая, что Джед прав.

— Я принесу корзинку.

Отставив утюги и кипу белья, она направилась наверх и вернулась через несколько минут к ожидавшему Джеду.

— Где генерал, Джед? Ты знаешь?

— Проводит учения на плацу, — сообщил денщик. — Раньше чем через час он не вернется.

Глубокая ножевая рана на плече солдата сильно кровоточила, но он сам и его товарищи больше беспокоились, как бы скрыть и рану, и ее причину от командиров. Джинни промыла и перевязала рану, не обращая внимания на то, что кровь капала ей на фартук.

— Ты не сможешь несколько дней пользоваться этой рукой, солдат, даже пику нельзя будет нести. Как ты это объяснишь?

— Товарищи прикроют его, — спокойно сказал Джед.