Алекс покачал головой.

— Я хотел бы, чтобы ты пошла в свою комнату, милая. Знаю, тебе тяжело будет ждать, но я должен прежде всего думать о моих людях, а твое присутствие сегодня вечером будет и отвлекать, и раздражать их, а им это сегодня ни к чему.

Джинни не возражала, что ее отсылают, что место женщины там, где она не будет отвлекать мужчин от исключительно важного дела — убийства. Она смирилась с этим только потому, что у нее не было выбора.

Всю ночь она лежала, прислушиваясь к голосам внизу; время от времени раздавались шаги и отрывистые голоса: это прибыл нарочный из штаба Кромвеля. В предрассветные часы все стихло. Спят ли они? Или же просто готовятся в задумчивой тишине к тому, что их ожидает? За час до рассвета дверь ее комнаты отворилась, и Алекс осторожно подошел к кровати, уже одетый в доспехи, со шлемом в руках. Он стоял, глядя на нее, и Джинни сказала:

— Я не сплю. — Она села, протянув к нему руки.

— Я так и знал, что ты не спишь. — Наклонившись, он припал к ее губам горячим поцелуем. — Прощай, единственная моя.

— Ты не скажешь «до завтра»? — прошептала Джинни, сдерживаясь, чтобы не вцепиться в него.

— Нет, — сказал он, высвобождаясь из ее объятий. — Я не стану давать обещания, если не уверен, что выполню его.

— Это ты уже говорил раньше, только при других обстоятельствах, — Джинни улыбнулась, моргая, чтобы сдержать слезы. — Умный человек не высказывает угроз и не дает обещаний, которых не может выполнить. — Она коснулась пальцами своих губ, потом приложила их к его губам. — Прощай, любовь моя. Да хранит тебя Господь.

Дверь за ним тихо закрылась, внизу послышались шаги, шепот, хотя и не было необходимости соблюдать тишину. Потом наступило полное молчание, и Джинни поняла, что осталась одна.

Не прошло и часа, едва рассвело, как до нее донесся грохот канонады, не стихавшей до самого вечера. Тяжелое облако дыма висело над полем битвы, и Джинни почти не видела движения, хотя и стояла на вершине холма. Но постепенно она стала замечать, что лагерь у подножия холма заполнился людьми, словно муравейник. Они сновали между палатками с носилками, повозки двигались от лагеря к полю, затянутому дымом. Джинни медленно спустилась с холма. Если начали доставлять раненых, значит, есть работа и для нее.

Это было мрачное занятие, и она заставляла себя оставаться там, где больше всего нужна, — у полевого госпиталя, среди солдат, ожидавших, когда ими смогут заняться измотанные хирурги. Некоторым она могла помочь сама, если нужно было вытащить пулю, перевязать рану, наложить шину. Но там, где ампутация или операция были неизбежны, она была бессильна что-либо сделать.

Весь этот бесконечный день среди грохота пушек, суеты вокруг исковерканных тел ей бесконечно хотелось вернуться на ферму, узнать, есть ли новости, пойти в штаб Кромвеля и расспросить нарочных. Где генерал Маршалл в этом аду? По-прежнему на коне и ведет в бой своих солдат? По крайней мере, она знала, что его нет среди раненых. Она со страхом рассматривала каждую окровавленную фигуру и, не найдя его, испытывала облегчение, смешанное с ужасом оттого, что может произойти с ним на поле брани.

С наступлением темноты орудия смолкли, лишь едкий запах дыма тяжелым облаком повис в воздухе. Джинни накрыла одеялом тело солдата и выпрямилась. Он был мертв — в животе была рана размером с кулак, и смерть для него оказалась избавлением. Она вытерла руки о фартук, забрызганный кровью, и только сейчас позволила усталости овладеть ею.

— Госпожа, генерал говорит, что вы сейчас же должны вернуться в штаб.

— Джед! — Джинни резко обернулась и бросилась на шею старому солдату, словно он был воплощением надежности и спокойствия. — Генерал… он невредим?

— Да, — кивнул Джед, успокаивающе похлопывая ее по спине.