Джинни соскользнула с кровати, глубоко уверенная в неизбежности того, что должно произойти, и надела халат, прежде чем повернуть железный ключ в двери.

Маршалл шагнул в комнату. Он намеревался сделать свое сообщение на пороге — разве нет? — но вдруг осознал, что тихо закрывает за собой дверь. Джинни испуганно отступила, а в глазах ее была та же мука, что и в его. Может, именно поэтому ей стало страшно. Алекс и сам боялся.

— Где вы были? Мои люди всюду искали вас.

— Меня! — Джинни с облегчением ухватилась за эти слова. — А я решила, полковник, судя по бурной деятельности, что вы обнаружили засаду кавалеров под кустом крыжовника.

Алекс чиркнул кремнем о трутницу и зажег свечу на каминной полке.

— У вас песок между пальцами ног, — заметил он, и она вспомнила его слова, сказанные в молочной, что если он не будет ссориться с ней, то ей будет трудно воевать в одиночку. — Очень красивые пальчики, — продолжил он, зачем-то нахмурившись, — несмотря на то, что грязные.

— Я была на берегу. — Однако что за разговор? Она оправдывается или отвечает на вопрос человека, пленницей которого стала?

— Берег не входит в пределы имения, Вирджиния. Вы нарушили данное вами обязательство.

— Я не подумала об этом в таком смысле. Пляж и пещера всегда были моими. Я плаваю по заливу с тех пор, как научилась ходить. — Еще не договорив, Джинни спохватилась, как много эти слова могли раскрыть ему. Она сказала этому человеку, что плавает по морю. Он очень легко поймет, каков наиболее вероятный путь для ее бегства.

Но вопреки ее мыслям Алекс подошел к ней и взял за руки.

— Что еще ты умеешь, моя неукротимая маленькая мегера с запачканными песком пальчиками, кроме борьбы с захватчиком и с морем?

Перед Джинни пронеслась вся ее жизнь, лишенная страсти, жизнь, в которой есть место только выполнению долга. Стоит ей сказать лишь слово, и этот человек оставит ее, оставит жить этой жизнью, и, когда все утрясется, она так и не узнает радости. Да, в стране раскол, но почему она должна связывать себя правилами, которые никогда не были нормой при дворе до гражданской войны? Она выполнила свой долг, вышла замуж по выбору отца, жила среди враждебно относившихся к ней родственников мужа — сделала все, что в ее силах, правда, наследника не родила. Почему она не может всего один раз дать разуму и телу ту свободу, к которой они стремятся? Все привычные правила и нормы общества остались в прошлом. Она ведь не девственница, и кто сможет узнать, кроме них двоих, что Джинни Кортни и Алекс Маршалл в какое-то сумасшедшее мгновение наслаждались друг другом?

И пока она думала, что у нее есть выбор, его руки скользнули вдоль ее спины, и ее кожа запылала под ними. Жесткие рамки отваги, поддерживавшие в ней враждебность, растаяли под натиском обжигающей ясности — абсолютной уверенности в том, что она хочет этого, что если сейчас она откажется, то никогда в жизни у нее такого шанса не будет.

— Ах, милая Джинни, — прошептал он у ее волос. — Это глупо, но я помешался, я околдован. Скажи мне, что и с тобой это происходит.

— Да, со мной происходит то же самое.

Его язык нежно касался ее губ, проник в уголки рта, ощущая его свежесть.

— Не могу понять, почему ты пахнешь медом, а не уксусом.

Он хмыкнул, а руки скользнули, обхватив ее ягодицы. Джинни задрожала от такой шокирующей вольности. Только Гилл касался ее там и лишь для того, чтобы подвинуть ее так, чтобы ему было удобно, или когда обхватывал ее жесткими пальцами, изливая в нее свое семя. Но Алекс касался ее совсем по-иному — с голодной страстью, которая признавала и ее право испытывать наслаждение.

Алекс приподнял ее, двигаясь к кровати.