На первый взгляд Гиллу Кортни не в чем было упрекнуть свою пятнадцатилетнюю жену. Она была привлекательна, богата и хорошо подготовлена к выполнению своих обязанностей. Но она держалась недопустимо независимо, и Гилл, привыкший, что женщины осмеливались заговорить со своими мужчинами только когда к ним обращались, испытывал острое смущение. В поместье Кортни он привез жену, как ему казалось, с триумфом.

Джинни, несмотря на крайнюю неприязнь к этому человеку с его непомерно раздутым мнением о собственной персоне, несмотря на растерянность, оттого что оказалась вдали от своего любимого острова Уайт, от моря, пыталась относиться к его семье по-дружески, быть открытой. Но очень скоро она поняла, что открытость и дружелюбие считались здесь признаком невоспитанности. Леди Кортни правила женской частью семьи железной рукой матриарха и от жены своего сына ожидала покорности и молчаливого подчинения. К ней, невестке, относились с меньшим уважением, чем к незамужним сестрам ее мужа, а Гилл, привыкший к женскому обожанию и заботе, из-за которых он, сам того не понимая, находился в тисках подчинения, не оказал ей поддержки.

Он был неуклюжим и неопытным любовником. Любовником? Сидя на камне, Джинни невесело рассмеялась. Если в его поспешном удовлетворении собственных нужд и были какие-то намеки на любовь, то она этого не заметила. Сопением и тошнотворным запахом пота сопровождалось его вторжение в ее еще не готовое тело и вызывало в ней омерзение. Иногда она молила Бога о том, чтобы зачать ребенка и на девять месяцев освободиться от этого ежевечернего насилия. Гилл никогда бы не подверг опасности своего наследника. И если бы она носила его ребенка, то ее положение в семье, безусловно, изменилось бы. Но чаще всего эта мысль вызывала у нее отвращение, и всякий раз она с облегчением воспринимала наступление месячных, несмотря на то, что ее бесплодие вызывало еще большую жестокость в обращении с нею родственников мужа. Но как же можно зачать ребенка в любви от человека, которого презираешь?

За весь год Гилл поцеловал ее, наверно, раз десять — небрежный жест, прежде чем задрать до талии ее ночную рубашку. Вскоре он перестал даже притворяться, что видит человека в женщине, тело которой он использовал, будто оно было не важнее ночного горшка. В детстве Джинни и Эдмунд иногда целовались, когда начинала играть кровь, но это был детский опыт, и они тщательно, испытывая чувство вины, хранили секреты своих растущих тел и бурлящих чувств.

Но когда Алекс Маршалл поцеловал ее, произошло нечто такое, что не имело отношения к ее опыту. Ее тело откликнулось против ее воли, каждый нерв, казалось, напрягся в ожидании то ли боли, то ли радости. Нет, это действительно была радость. Но что знала она об этом человеке, кроме того, что удалось вытянуть из Питера и понять самой? Человек неимоверной целеустремленности, твердый и решительный. Что же произошло с ним, что заставило его поступиться своими принципами и общаться с пленницей и врагом, чьи убеждения ненавистны ему?

Джинни сидела на камне, размышляя, а сумерки тем временем перелились в темную ночь, и теперь она могла лишь слышать, как море накатывается на песок и отступает с влажным всплеском. Облака закрыли диск Луны, достигшей трех четвертей, и звезды.

В усиливающемся ветре она ощущала приближающуюся летнюю грозу, слышала ее в грохоте волн, бьющихся об Игольчатые скалы. Солдатам полковника придется пережить неприятные минуты в палатках.

В небе сверкнула молния, и Джинни машинально стала считать секунды до раската грома. Гроза бушевала примерно в пяти милях. Пора было возвращаться домой. Полковник и его офицеры, наверно, обеспечили себя едой в отсутствие повара, а ее аппетит удовлетворят яблоко и кусок сыра.