Вернон Эриксен улыбнулся – впервые за весь их разговор, словно успокоившись, – он сделал почти все, что наметил, и у него еще оставалось время.

– Вы же знаете, что этого не случится. Это бы означало признание того, что система бесполезна. Штат Огайо никогда, никогда не признает, что по ошибке казнили невинного. Ни один обвинитель не возьмется вновь за эту историю. Разве не так?

Вернон поднялся, чтобы на этот раз уж точно уйти. Он не подал руки, но дружелюбно кивнул репортеру, который сейчас помчится в Цинциннати и напишет самую значительную статью в своей жизни.

– Спасибо, что приехали. А теперь мне надо навестить Эдварда Финнигана. Уверен, он тоже не откажется меня выслушать.

Вернон посмотрел на свои часы. Оставалось сорок пять минут. Он должен успеть.

Было все еще холодно, он застегнул пальто на верхнюю пуговицу и надел перчатки. Он шел к Мерн‑Риф‑драйв, сбавил шаг, проходя мимо большого притихшего дома Финниганов, если кто‑то увидит его из окна, то подтвердит потом, что он действительно был здесь в это самое время.

Вернон прошел еще с километр по лесной дорожке, начинавшейся там, где кончалась Мерн‑Риф‑драйв. Это была его прогулочная тропа, несколько раз в неделю он выходил подышать воздухом, пахнущим деревьями и мхом, а в самом конце тропинки – немного озером. В детстве он частенько ездил сюда летом на велосипеде, вода была холодной, но чистой, на дне – ил и острые камни, но если не ставить туда ноги, то плавать в озере было приятно, это было единственное купальное место в Маркусвилле.

Вернон стоял не шевелясь, смотрел на спокойную водную гладь, на деревья, закрывавшие его от посторонних глаз, на ледяную синеву неба.

Хороший денек.

Он подошел к дереву, самому большому, оно росло в пятнадцати, а может быть, двадцати метрах от воды. Его любили сороки. Листьев не было, лишь голые ветки с голыми сучками, но их было не разглядеть из‑за сотен сорок, которые делали дерево еще мрачнее, и оно казалось живым, словно птицы заменяли ему листву.

В бумажном пакете у Вернона был пистолет Финнигана. Отдельно лежал магазин всего с несколькими пулями. Вернон зарядил его и прицелился поверх дерева.

Птицы всполошились, как всегда, когда он стрелял, и взлетели, испуганно треща. Но не более того. Немного покружив в воздухе, они снова опустились на дерево и расселись по ветвям.

Вернон ничего не чувствовал, кроме непривычной пустоты.

Прошло двадцать лет, и вот он у цели, осталось всего несколько минут, не больше. Не Бог распоряжается жизнью и смертью. Последнее было особенно важно. А я сам. Он все время был убежден, что смерти двух молодых людей довольно, чтобы убедить целый штат, а то и всю нацию отказаться от смертной казни. Этот процесс начнется завтра, когда «Цинциннати пост» расскажет, что же случилось на самом деле. А вот это – это заставит людей еще больше задуматься, и споры за кухонным столом получат еще одно измерение. Когда главному стороннику смертной казни в Огайо, отцу погибшей девушки, тому, кто все эти годы твердил о праве жертвы на возмездие и о том, что нравственное общество должно жить по принципу «око за око», придется прочувствовать этот принцип на себе.

Стрекот нескольких птиц, слабый ветерок в ветвях, а в остальном – тишина.

Вернон достал из пакета остальное содержимое. Тонкий пеньковый шпагат. Маленький шарик сала с сильным запахом. Несколько шагов к каменистому берегу, он порвал пакет на мелкие кусочки и бросил их в воду, а затем пошел прочь.

Он остановился под деревом, укрывшим его своими мощными ветвями, присел на корточки и натер пахучим салом шпагат – от одного конца до другого, – пока тот не заблестел, как серебряный. Пусть сороки полюбуются. Сороки узнают запах. Он уже проверял и знал, как тот на них действует.

Он будет все делать левой рукой. Когда он упадет, левая рука ляжет так, что никто не заподозрит самоубийство.