В кармане у меня лежало письмо декана с поздравлениями «блудному сыну». Я ведь всего полчаса назад получил его. Строго говоря, именно это письмо с предложением любой помощи и побудило меня обратиться к декану. Вот в какую идиотскую ловушку я угодил!

— А что, собственно говоря, возбуждает в тебе такие опасения? — поинтересовался декан.

— У нас с ней было свидание.

— А не произошло ли на этом свидании чего-то такого, о чем ты не хочешь мне рассказывать?

— Нет, сэр.

Вежливо-доброжелательное письмо — и я полетел на него, как муха на мед. Блокировка — один из самых зрелищных элементов игры, причем не только в бейсболе, но и в других видах спорта. Я уже замолвил словечко за тебя в разговоре с тренером Порцлайном, и ему не терпится увидеться с тобой… А на самом деле это как раз Кодуэллу не терпелось повидаться со мной — из-за Оливии. Попал как кур во щи!

— Декан, — поправил он все тем же доброжелательным тоном. — Я для тебя декан. Так будет лучше.

— Нет, декан. Не произошло ничего, о чем мне не хотелось бы вам рассказывать.

— Ты уверен?

— На все сто процентов! — И буквально в то же мгновение я представил себе текст предсмертной записки, изобличающей меня без каких бы то ни было шансов на оправдание: «У нас с Марком Месснером был сексуальный контакт, после чего он бросил меня, посчитав шлюхой. И лучше мне умереть, чем жить опозоренной».

— А ты, Марк, не сделал этой юной даме ребенка?

— Что? Нет! Ни в коем случае!

— Ты уверен?

— На все сто процентов!

— То есть, насколько тебе известно, беременна она не была.

— Не была!

— И ты говоришь мне правду?

— Правду!

— И ты ведь не изнасиловал ее, правда? Ты ведь не изнасиловал Оливию Хаттон?

— Нет, сэр. Что вы!

— А она разве не навещала тебя в больнице?

— Навещала.

— А вот кое-кто из служащих больницы утверждает, будто во время визита Оливии в твою палату произошло нечто непотребное. Человек, о котором идет речь, видел это собственными глазами и внес соответствующую запись в книгу дежурств. А ты утверждаешь, что ее не насиловал.

— Да что вы, декан, мне же только что удалили аппендикс!

— Это не ответ.

— Я в жизни не прибегал к насилию, декан Кодуэлл. Не говоря уж о том, чтобы кого-то насиловать. Да и зачем мне это?

— Да и зачем тебе это… А можно уточнить, что ты этим хочешь сказать?

— Нет-нет, сэр, вы не поняли. Вернее, не так поняли. Декан Кодуэлл, это очень трудный для меня разговор. И я имею полное право полагать, что все, что произошло или могло произойти за закрытой дверью в больничной палате между Оливией и мной, касается только нас двоих.

— Может, имеешь, а может, и нет. Но, думаю, даже если это касалось лишь вас двоих, то в свете открывшихся обстоятельств это может касаться и кое-кого еще, не правда ли? Мне кажется, тебе нечего возразить. Ведь именно поэтому ты и пришел ко мне.

— Почему это — поэтому?

— Потому что Оливии с нами больше нет.

— А где она?

— У нее, Марк, случился нервный срыв. Ее увезла карета скорой помощи.

Выходит ее, мою сногсшибательную подругу, положили на носилки и увезли? Такую умницу, такую красавицу, такую очаровательную насмешницу? Нервный срыв — это ведь едва ли не хуже, чем самоубийство! Главную интеллектуалку во всем колледже увозят в карете скорой помощи из-за нервного срыва, а вся остальная здешняя публика жива-здорова и не нарадуется проповедям захолустных вероучителей! Что за вздор?

— Строго говоря, я не вполне понимаю, что такое нервный срыв, — честно признался я Колуэллу.