– Успеешь еще, пожаришь, – отозвался он с набитым ртом. – Я же сегодня не уеду, точно. Есть где мне постелить? – Он обернулся и глянул на маленький диванчик в углу. – Да вон хоть там и лягу.

– Да ладно, найду тебе место, Перец. У меня две гостевые спальни пустуют. Можешь за ночь два раза переселиться.

Она так обрадовалась, что не придется сегодня оставаться одной, а если повезет, то и завтра, что чуть не чмокнула Сашку в лысеющую белобрысую макушку. Вовремя собралась, успев отвернуться к плите.

Вот не думала, не гадала, что обрадуется чьему-то присутствию в доме. Так рвалась на волю из отдела, так рвалась из города в деревенскую тишину, так ей хотелось одиночества – спокойного, необременительного, не подгоняемого временем. А тут вдруг…

Все этот чертов туман! Все он – зараза!

Сашка с грохотом поставил чашку на стол, смахнул крошки в ладонь, швырнул их в блюдце.

– Ну! Чего трясешься, Ирка? Какие соображения? Кто, кстати, приехал на место происшествия?

– Я их не знаю, не наш отдел вроде. Никого знакомого, но смотрела я издалека. Могла и ошибиться.

– Говорила с ними?

– Нет, как машина появилась на дороге, я ушла подальше. Участковый их встречал. Ну и… родители погибшей.

– Это ты зря, Ир. – Сашка откинулся на спинку, ее новенький стульчик тревожно под ним скрипнул. – Все равно говорить с тобой станут. Ты же там была!

– Была. – Она села напротив, разложила ладони на столе. – Толку-то?

– Была и что надо рассмотрела, а рассмотрев, очертенела. Как же такое может быть? – отозвался он задумчиво, медленно, слово за словом пододвигаясь к той теме, которую они поклялись друг другу не поднимать больше никогда. – Как же такое может быть, если сука эта сидит? Убийца бежал из тюрьмы? Освободиться-то он не может, ему же двадцать четыре года дали по совокупности и тяжести содеянного. Что тогда? Кто тогда? Подражатель?

Они кинули догадливые взгляды друг на друга за секунду до того, как Арина выпалила:

– Я же говорила вам, что это не он!

– Только вот не надо начинать снова! – рассвирепел сразу Перцев. – Я ничью сторону тогда не держал, ни твою, ни…

За вторым «ни» стоял почти весь их отдел и следственный отдел в полном составе, а также начальник, а также прокурор, требующий немедленно представить ему преступника или преступников. Короче, Арина тогда осталась в гордом одиночестве. Никто не стал ее слушать, и молодого парня, за месяц до трагедии вернувшегося из мест лишения свободы, закрыли по подозрению в умышленном убийстве двух сестер, их матери и отчима. Никто не стал его слушать, хотя он до последнего часа вины своей не признавал. Никто всерьез не рассматривал его алиби, хотя оно у него как бы и имелось. Никто не стал слушать воплей Арины, утверждающей, что они все ошибаются. И что этот малахольный, отсидевший за кражу двух овец у соседки, не мог хладнокровно изрезать семью на части, потом вернуться к себе в деревню и лечь спокойно спать, выпив перед этим пол-литра молока с половиной батона.

Ее не послушали, потому что преступление было на контроле у самых высоких чинов государства. Все жаждали крови, дружно разбрасывали сети, вот этот дурак в них и попался. И попался-то потому, что одна из сестер ждала его возвращения из тюрьмы. И после возвращения продолжила с ним встречаться. И он был вхож к ним в дом. А накануне их гибели кто-то из соседей слышал, как они сильно с девушкой скандалили на лестничной клетке. И парень угрожал ей будто бы. Ага! Значит, он!

Арина протестовала, ее никто не послушал.

– Почему не он-то, Воробьева?! – орал на нее начальник.