|
Сожаление о стёртых компьютерных играх быстро исчезло. Майклу было не до игрушек: двадцатикратная перегрузка вжимала его в кресло, кровь текла по лицу, но он не сдавался и смело прокладывал курс между острыми лунными вершинами. И рекордная скорость пела ему песню победы. Настоящей, не виртуальной. Глава 5 Чертополошек Дышать тяжело. Душно, тоскливо. Из дальнего угла слышно горькое детское всхлипывание. Над заветной дверью написано: Будущее исполнено неопределённости, но эта обманчивость будущего является величайшим благом. Фукидид Я прочитала эти строки уже две тысячи раз. Ненавижу неопределённость будущего! Ненавижу Фукидида! Все сидят напряжённые, разговаривают много, но негромко, чаще шёпотом. Изредка и нервно смеются. В разговорах всё больше хвалятся своими детьми — кто чего умеет, кто на что горазд. Жизнь — соревнование с первых лет. Дети принаряжены и причёсаны, как на выставку породистого молодняка. Друг на друга ревниво посматривают, обнюхиваются, свои разговоры заводят, что-то показывают из карманов… тоже небось хвастаются. Эл косится на них, шею тянет, пытается понять — что там у них в руках, но не может разглядеть. Ближе подойти боится. Солнце висит в самом зените, сквозь стеклянную крышу нас жарко рассматривает. Сколько пыли в воздухе. Но не из-за неё трудно дышать. Я тону в панике. Она пропитывает каждую часть тела, заливает ноги свинцом, заставляет пальцы трястись. И молчаливо, без устали бьёт молотком в левый висок. Боги космоса, помогите мне! Несколько лет назад я бы не поверила, что буду жить в тисках такого ужаса. Юри был славный, ухаживал красиво. Предложил пожениться. Настойчивый был — не дал закончить колледж, сорвал с третьего курса, увёз в столицу. Я тогда была симпатичная… стройная, лёгкая, глаза карие, с искринкой. Мне говорили: у тебя глаза шальные, ведьмины. Вот и утонул Юри в моих глазах. Утонул, да выплыл. Сначала жизнь была прекрасна. Года полтора… А потом… потом всё пошло под откос. Чужими мы стали друг другу. Взаимно чужими и раздражающими, взаимно некрасивыми и недобрыми. И подался Юри на север. Нашёл какую-то азиатскую красотку, к ней и переехал. Да мне всё равно. Почти. Юри меня уже не волнует. Главная моя проблема — наш маленький Эл. Нет, не наш, а уже только мой. И уже не маленький — в школу вот-вот пойдёт. Но всё равно за ним нужен глаз да глаз. Оставишь без присмотра — сама будешь не рада. Тугодум он у меня. И заикается. Детский психолог обследовал его три года назад и прямо сказал: «Мамаша, у вас проблемный ребёнок. Он не сможет учиться в обычной школе. Его тесты ужасны — половину пунктов заполнил неправильно. На вопрос: что лучше горит — спичка или гвоздик? — ваш ребёнок ответил: „гвоздик“! Другая его беда — медлительность. Он над каждым вопросом думает слишком долго. Интеллектуально нормальные дети имеют коэффициент умственного развития — 100 плюс минус десять, а все, у кого коэффициент ниже семидесяти, — олигофрены. Они должны учиться в специальной школе для слабоумных. А компьютер определил ай-кью вашего сына в шестьдесят пять…» Я вышла от психолога оглушённая. Как тяжёлым грузовиком раздавленная. Никогда не думала, что мой Эл — слабоумный мальчик. Ну, медлительный, ну, заторможенный… На середине улицы может застыть. Или с поднятой ложкой и открытым ртом. Но чтобы слабоумный… В ту тяжёлую неделю я два раза крепко напилась. Ночью — когда Эл спал. А потом опомнилась — если ты с рельсов сойдёшь, с кем он останется? В сиротский приют пойдёт? И впряглась в свою материнскую лямку. |
