— Кто это, кто? — дрожащим голосом повторяла Мария, но я мотал головой, не в силах ей сказать. Потом собрался и выдавил из себя:

— Это твой покойный муж и твой сын.

— Ты врешь! Гад! Ты врешь! Этого не может быть, не может! Зачем ты меня мучаешь?! Негодяй! Я тебя убью! Я тебя изобью! — Мария бросилась на меня и стала бить кулаками по лицу. Я не сопротивлялся. Один из ударов разбил мне губу, другой чуть не своротил на сторону нос, и из ноздрей обильно потекла кровь. Это отрезвило женщину, она широко раскрыла глаза и остановилась:

— Что такое?! Кровь? Я?! Прости! Прости. Я не хотела. Мне слишком тяжело, а твой розыгрыш был слишком жестоким.

— Маша, это не розыгрыш. Они стоят перед нами, в двух шагах от тебя. Твой покойный муж и твой сын.

— Этого не может быть! Это противоречит всем… Так, докажи! Спроси у мужа, как он звал меня в первую брачную ночь!

— Я звал ее Маришка-медвежка, за то, что она была неуклюжей, — тень мужчины кивнула головой и с тоской посмотрела на свою бывшую жену, — скажи ей, что мы ее очень любим, мы всегда с ней.

— Он звал тебя Маришка-медвежка, потому что ты была неуклюжей. И еще он говорит, что любит тебя.

Мария ахнула, зажав рот, потом тихо сказала:

— Никто не знал этого. Ты не мог знать. Если только не читаешь мои мысли. Но это тоже противоречит науке. Телепатии нет — доказано.

— Да что у тебя все — доказано, доказано! Этого нет, того нет — поговори с мужем, с сыном, пока есть возможность! Они тебя слышат и видят. Это ты их не можешь видеть. Скажи, что ты им хочешь сказать. А я пока пойду в кухню, поставлю чаю. В глотке пересохло.

Я вышел из комнаты, оставив Марию наедине с призраками и со своими мятущимися мыслями. Я не слышал того, что она говорила своим умершим близким. Да что она еще могла сказать, кроме того, как она их любит и помнит?

Подойдя к плите, пошарил взглядом — спичек нигде не было. Тогда я, совершенно автоматически, думая над тем, что сейчас происходило в зале, сказал два слова, и в воздухе снова зажегся огненный знак. Направив его энергию на газовую горелку, не успел удивиться, а вокруг нее уже заплясали голубые язычки пламени. Знак погас, а я, меланхолично плеснув воды в чайник, поставил его на огонь. Затем уселся к окну, наблюдая, как пламя газовой конфорки облизывает исцарапанное, потертое донышко.

У меня было ощущение чего-то странного, как будто во мне бурлили силы, рода которых я не знал, но каким-то образом мог ими управлять. Заклятия? Заклинания? Как это правильно называется? Заклинания, да. Я чувствовал, что это верное определение. Эти самые заклинания вертелись во мне, просились на язык, щебетали, как стая весенних скворцов, но я не пускал их на волю — кто знает, что будет, если выпущу одно из них? Если я смог запросто поджечь газовую конфорку, может, я так же легко подожгу и живое существо? Человека, например…

— Все, я сказала, что хотела. Отправь их туда, где им положено быть, — попросила Мария, входя в кухню, — скажи, а они как-то могут подать знак, что находятся тут? Мне подать знак…

Мы отправились в зал, где так и стояли два призрака, недвижно и молча смотрящие перед собой. Я попросил:

— Подойдите и потрогайте ее за щеку. Или за руку… — это я добавил после того, как увидел, что мальчик не достает до щеки матери.

Мария вскрикнула, прижала руку к щеке:

— Холод! Это ОНИ?

— Да. Это тебя коснулся муж. А холод в руке — сын. Прощайся с ними, сейчас они уйдут.