Сидеть на корточках, спрятавшись за деревянным бортом, Николаю было очень неудобно, к тому же в такой позе ему в присутствии дочерей и неизвестных людей находиться было просто неприлично.

— Сядьте, ваше величество! — приказал Николаю длинноусый, подавая ему комок какого-то тряпья или разорванный мешок, обнаруженный в кузове. — Да только держитесь покрепче, а то выбросит из кузова, и все наши труды окажутся напрасными.

Приняв более покойную позу, держась одной рукой за край борта, Николай спросил у усатого:

— Но кому же мы должны быть обязаны своим спасением? Или о спасении ещё рано говорить?

— Наполовину можно, — улыбнулся бородачи. — Мы точно знаем, что Екатеринбургская чека всех сегодня на распыл послать хотела. Вот иуды! Оказывается, приказ им из Москвы пришел, вот и решили поспешить. А что до нас, так мы, ваше величество, ваши верные слуги. Я, к примеру, ротмистр лейб-гвардии гусарского полка Бахметьев. Полагаю, меня вы на смотрах часто видеть могли, а впрочем, не знаю, извините. А это — мои товарищи, капитан Колягин и поручик Живцов. В кабине же подпоручик Квасневский правит. Был с нами ещё один товарищ, но, когда часовых у забора снимали, на штык напоролся.

Николай смотрел на бородатого Бахметьева, улыбчивого и чрезвычайно довольного тем, что он, какой-то ротмистр, спас от неминуемой смерти самого государя России, и чуть не плакал.

— А что до того, куда мы вас сейчас везем, — заговорил обладатель длинных усов, капитан Колягин, — то нам сейчас почти что все равно, куда. Главное — вас спасли. Выедем на Восточный тракт, а там и до колчаковских частей недалеко. Скоро они Екатеринбург займут, ей-ей.

Николай смотрел на своих спасителей, на спасителей самых близких ему людей, и ему сейчас хотелось расцеловать их. В стране, где он был предан почти что всеми, в стране, где его ненавидели, нашлись, оказывается, смельчаки, которых не пугала расплата в застенках чрезвычайки. И бывший император, который и в благополучный период своей жизни постоянно ощущал себя одиноким человеком, против которого ополчилась чуть ли не половина страны, внезапно ощутил себя надежно защищенным, хотя и трясся сейчас в открытом кузове грузовика в темноте уральской ночи.

Городские строения они миновали, автомобиль бежал теперь рядом с выплывавшими то слева, то справа перелесками. Вскоре лес стал гуще, поднялся с обеих сторон высокими черными стенами, и жутко было мчаться по этой дороге, освещенной лишь метра на три слабым светом автомобильных фар.

— Да что ж он, черт, так быстро гонит! — ругнулся Бахметьев в адрес водителя. — Не ровен час опрокинет нас в канаву, угробит их величество.

— На самом деле, страшно как! — подала голос младшенькая дочь Николая Анастасия, но старшая, двадцатитрехлетняя Ольга, тоже измученная дорогой, но терпеливо молчавшая, цыкнула на сестру:

— Помолчала бы! Страшно ей! Вот попадешь к большевикам, они тебе покажут страхов, каких ты и представить не могла.

И словно в подтверждение того, что угроза расправы ещё не миновала царскую семью, позади, в четверти версты от убегающего автомобиля, точно два волчьих глаза, сверкнули фары "мотора".

— Вон они! — крикнула Мария, прижимая руку ко рту. — Комиссары догоняют нас!

Мужчины, как один, повернулись в сторону огней, плясавших в жирной темени ночного леса.

— Они… — сказал Бахметьев с яростью и из холщового подсумка, что был привязан к поясу, вытащил новый магазин к ручному пулемету. — Ладно, сказал, — патроны есть, а их, кажись, немного. Встретим сволочь по-офицерски, как, бывало, под Львовом и Праснышем врага встречали. Ваше величество, вы пистолетиком поиграться не хотите? Лишний ствол — для нас хорошее подспорье.