|
От долгого горя, не прекращающегося хотя бы потому, что ни на день, ни на час мы не теряли надежды, у нее что-то сместилось в сознании, она все чаще переносилась в мир прекрасных фантазий и иногда высказывала мысли, которые меня пугали. К примеру, всерьез уверяла, что я ошибаюсь насчет Гараева, никакой он не разбойник, а благородный человек, фактически рыцарь, просто в силу сложившихся обстоятельств вынужден быть жестоким и непреклонным, возможно, для нашей же пользы. Заходила и дальше: с восторженным блеском в очах утверждала, что для нас, несчастных россиян, единственная возможность спасения состоит в том, чтобы приткнуться к какому-нибудь сильному, с неистраченной пассионарностью народу, приводя в доказательство неопровержимые факты – разве не варяги, не немцы, не поляки, не евреи не раз и не два выводили нас из исторического тупика. Пусть теперь это будут азербайджаны или чечены, какая разница, главное, чтобы удалось сохранить культурное ядро, не дать ему разбиться на тысячи осколков, как хрустальному яичку. Всю эту чудовищную заумь она приговаривала на повышенных тонах, с сумасшедшим напором, словно надеясь, что чем громче выскажется, тем скорее ее услышат и оценят новые хозяева во главе с Исламбеком Гараевым. Когда он появлялся на экране, звонила мне и радостно вопила:
– Володечка, быстрее включай телик, быстрее, быстрее… Послушай – сам поймешь, что это за человек! Поначалу я опасался за ее рассудок, но впоследствии по некоторым признакам убедился, что это всего лишь новая маска, которая помогает ей выжить. В конце концов, это нормально. Мужчины от тоски уходят в запой, женщины обретают душевный покой в истерических бреднях. Она была первой, кому я позвонил, едва придя в себя. Застал на работе и, наученный горьким опытом, не стал говорить по телефону, а попросил через час выйти в скверик напротив «Золотого квадрата», на нашу скамеечку. Скамеечки, разумеется, тоже прослушивались, но если приноровиться и не слишком орать, то можно считать себя в относительной безопасности. Светка, естественно, переполошилась, закудахтала, но я ее успокоил, сказал, что дельце пустяковое, но щекотливое, поэтому… Потом позвонил двум клиентам, к которым собирался наведаться в первой половине дня (у одного телевизор, у другого – кухонный комбайн), и перенес визиты на вечер. Один клиент принял известие спокойно, второй заблажил, потребовал телефон начальника. «Вы что же думаете? – прогундел угрожающе, – если у вас демократия, значит можно издеваться над людьми? Думаете, управы на вас нету? А ну дай телефон директора!» Явно недобитый оппозиционер, может быть, даже анпиловец, с заторможенным сознанием 90-х годов, когда фразы типа: «управы на вас нет» или «издеваться над людьми» заключали в себе, пусть неуклюже выраженный, но социальный, обнадеживающий смысл. Теперь давно никто ни над кем не издевается и никто ни на кого не ищет управу, а просто под корень выкашивают не вписавшуюся в рынок массу, как сорную траву. В Россию вернулся первобытный строй, оснащенный новейшими технологиями, а тот, кто на другом конце провода, еще ютился на постсоветском пространстве, возможно, не подозревая, что именно поэтому его дни сочтены. Я не стал спорить с бедолагой, дал ему телефон диспетчера «Луксора». Позвонил еще Каплуну, чтобы узнать, в каком он состоянии. Федюня керосинил вторую неделю, и так будет продолжаться, пока не вернется Карина с пацаном. У них это стало чем-то вроде семейного ритуала. После очередной размолвки Карина забирала ребенка и исчезала, а отвязанный Федюня погружался в запой. Будил меня в любое время ночи и требовал духовного общения. Духовное общение сводилось к тому, что я выслушивал, какая тварь его молодая жена, какие суки все бабы и в каком паскудном, вонючем мире мы живем. В зависимости от выпитого, монолог мог продолжаться полчаса, и час, но когда он чересчур затягивался, я бросал трубку и выдергивал вилку из розетки. |
