– Ты как верблюд, – пробурчал я недовольно. – Недолго и напугать.

Света не ответила. Надин перехватила у нее один чемодан, второй взял я – и мы гуськом потащились к машине. Только когда отъехали от дома, Светлана обрела дар речи.

– Ух, какая спешка, – сказала капризно. – Еле успела собраться.

– Надо было еще мебелишку прихватить, – гнул я свое.

– Не зуди, – шаловливо ухватила меня двумя пальчиками за подбородок, и я уловил теплый запах спиртного. – Вечно ты всем недоволен… Вас зовут Надин, правильно?

Надин подняла глаза к зеркальцу, мельком взглянула на нас, на двоих голубков.

– Правильно, Светлана Анатольевна.

– Надин, вы даже не представляете, как я рада. Сто лет никуда не выбиралась, а тут такой случай. Путешествие в глубину России. Как у Радищева. Говорят, там теперь электричества нет, все сидят по вечерам при лучинах, все как встарь. Вот весело будет, да, родной?

Я попытался вспомнить, какой она бывает пьяной, случаются ли у нее истерики, но не припомнил.

– Насчет электричества не знаю, – вежливо отозвалась Надин. – Но места там чудесные, я уже сказала вашему мужу. Живописнее, чем в Швейцарии.

– Вы бывали в Швейцарии?

– Где я только не бывала, – с непонятной горечью молвила Надин. – Пока не поняла, что лучше всего дома.

– Нет, не согласна, – возразила моя-то жена-то. – По мне – так и летала бы по свету из края в край, да жаль, крылышки подрезали.

Я дернул ее за рукав дорожной куртки, и Светлана, подозрительно хлюпнув носом, затихла.

До вокзала добрались благополучно, Надин проводила нас к поезду и вошла с нами в двухместное купе.

– Давайте присядем, – предложила, когда разобрались с поклажей, – успокоимся и подумаем, не забыли ли чего? Главное, документы, деньги. Светлана Анатольевна?

– Все в порядке… Мы не дети, милочка, – ответила бывшая женушка сухо и почти враждебно. Хмельной запал выветрился в машине.

– А у вас, Владимир Михайлович? Какие-нибудь просьбы, пожелания?

Если она над нами подшучивала, то забавно и беззлобно.

– Что вы, Надин, какие пожелания? В нашем-то положении. Как говорится, не до жиру, быть бы живу.

– Все будет хорошо, – еще раз уверила женщина – и попрощалась с нами. Потом махала нам с платформы, когда поезд тронулся, и шла по перрону, провожая, как родственница или давний друг. Не знаю, как Света, а я внезапно ощутил еще одну маленькую утрату.

Вскоре к нам зашла проводница, полусонная тетка в строгой черной униформе с белым отложным воротничком, как у школьницы, забрала билеты и поинтересовалась, не желаем ли чаю.

– Хочешь чаю? – спросил я у жены.

– Нет… Давай спать.

Я вышел в тамбур покурить. Вагон был чистый, промытый, с ковровой полоской на полу, а у нас в купе на столике даже стояла вазочка с какими-то пожухлыми синими цветочками. Давно я не путешествовал по железной дороге, а в коммерческом поезде вообще ехал впервые. Что ж, первые впечатления приятные.

Когда вернулся, Света лежала лицом к стене и негромко посапывала. Возможно, притворялась. Я поправил на ней серое шерстяное одеяльце, разделся, погасил свет – и тоже попытался уснуть. Уже сквозь сон услышал:

– Володя, может, еще не поздно? Сойдем на ближайшей станции?

– Нет, милая. Уж поедем, куда он велел.

И приехали, хотя не без приключений. В поезде нас пытались ограбить дважды: первый раз (на следующее утро) в купе ворвался лохматый, в майке, весь татуированный детина с невменяемым лицом и с обрезом в руках. Рявкнул с ужасным хрипом:

– Ложись, падлы! Руки вверх!

Не успели мы выполнить ни первую, ни вторую команду, тем более, они противоречили друг другу, как следом за детиной подскочила тетка проводница (ее звали Граня), ухватила сзади за шею и как-то очень по-деловому постукала лохматой башкой о железный обод двери.