– Какими судьбами, чертяка?! – хлопнув рыжего по плечу, Максим протянул руку.

– Пусти его, – "не заметив" руки, посоветовал тот, взял щенка и поставил на песчаный откос. Пес тут же присел по малой нужде. – Ишь, натерпелся… Я, собственно, к себе добирался. А домино–то заколочен. Топор найдется?

– Эй, господин Ласкер, у тебя с головой совсем плохо. Столкнулись мы с тобой на краю света, как вижу, нежданно, при столь волнующих обстоятельствах – и разбежались? Полагаешь, я тебя прямо так отпущу в промозглую избу без праздничного обеда? У меня щи имеются. И наливка черничная… – Максим подозрительно посмотрел на неопределенно топчущегося человека и предупредил: – В друзья не набиваюсь. Вопросов задавать не буду. А в том, что случилось, винюсь.

Глава 8

Жарко топилась печь, Лапа спал на постеленном ему половичке, за столом, покрытом желтой в крупных розанах клеенкой душевно беседовали два согревшихся щами и черничной наливкой мужичка русофобской и русофильской внешности.

Пять лет назад, незадолго до исчезновения Горчакова, они так же сидели за покрытым клеенкой столом в соседней избе, обмывая приобретение Ласкера. По совету своей супруги Гали, особы крайне хозяйственной, тот приобрел за гроши одну их брошенных изб в Волдайской деревне. Притащил сюда и Максима, дабы прельстить рыбалкой и совместным семейным летним отдыхом. Галя сватала Максиму свою приятельницу. Но ни приятельница, ни рыбалка не увлекли закоренелого холостяка и урбаниста Горчакова. А вскоре он и вовсе покинул ВЧ, скрылся в Москве и расторг дружескую связь с Лионом.

– Купил все же халупу. Обустроился. До сих пор в себя не приду, Лион привычно шмыгнул носом и посмотрел на свет черничную наливку. – Ну что ж – со свиданьичком. – Чокнулись гранеными стаканами с соответствующим, забытым уже, звуковым эффектом.

– А ведь я ждал тебя, Ласик.

– Ты меня Ласиком не называй, отвык.

– Договорились – Лион Израилевич.

– Какой к шутам Израилевич. Перед тобой – Хуйлион. Бабка, у которой огород копал, насмотрелась мексиканских сериалов и никаких имен кроме Хулио не воспринимала. Так и звала. А уж потом мои дружки имя усовершенствовали Хуй–ли–он? На китайский манер. Но с вопросительным знаком… – Леон тяжко вздохнул. – Я ведь теперь совсем другой человек. Дитя свободы. Лицо без определенного места жительства.

– Круто взял… Это после твоих–то научных подвигов? Слышал я, ты в какое–то серьезное дело с генератором встрял.

– Давняя история. Полгода прошло. Я тогда от научных свершений и денег больших в монастырь подался.

– В монастырь?!

– Почудилось мне, что я со своими пытливыми мозгами ни в ту степь пру. Потянуло грехи замаливать. Завелась, знаешь ли, этакая занозливая боль в сердце. – Он пристально заглянул Максиму в зрачки, но не дождался ни поддержки, ни откровенных признаний. И в той же напевной обстоятельной манере случайного соседа по купе продолжил: – Месяц всего в обители и выдержал. В конце июня сбежал. Попробовал постичь внутридушевно иные горизонты… Встал среди поля, огляделся. Все вокруг мое! И никаких обязательств, никаких спонсоров, никаких запретов на размышления. Полная свобода деяний и воли… Н-да… По дворам ходил, бабулькам помогал – там покопал, там попилил, в избе брошенной перебился… С октября подался в бомжи – изменил так сказать общественный статус в корне. Или меня изменили… Эх знать бы, кто над нами эксперименты ставит! Вот бы в рожу плюнул! – бывший обитатель монастыря покосился на красный угол, но там не было ни иконы, ни гневного фосфорисцирующе–призрачного лика.