- Милости прошу, милости прошу. Проходите, присаживайтесь, как говорится. Сейчас чайку с бутербродами, - при этих словах Тошкин судорожно сглотнул слюну.

- Татьяна Ивановна, если не ошибаюсь, Наум Леонидович, очень приятно городской прокурор Виктор Геннадьевич Стойко, здесь варяг, но уже свой. Очень хорошо, что именно мне придется уладить вашу мелкую неприятность. И вы, ребятки, не стойте. Не стойте.

Виктор Геннадьевич так увлекся своей сытой суетой, что забыл сосчитать количество сидячих мест в его просторном кабинете. А потому Тошкин и Максим как породистые лошадки переминались с ноги на ногу.

- Ну вот, - Виктор Геннадьевич сел за свой массивный дубовый стол и сразу стал серьезным. - Ну вот Татьяна Ивановна, вы совершенно напрасно подозреваете в нелепых происшествиях своего старого друга Наума Леонидовича. Даю вам честное прокурорское слово, что он ни в чем не виноват. Ни в чем. Согласны?

- Да, - Татьяна Ивановна сухо кивнула и расправила плечи. По опыту недавней сцены на улице Тошкин знал, что сейчас прокурор поимеет удовольствие от милой семейной перепалки.

- А ваш сын, ваш, видимо, общий сын, имеет некоторые права...

- Как же я его ненавижу, - спокойно сказала Заболотная, если бы вы знали, Виктор Геннадьевич, как я его ненавижу. Но, к сожалению, вы даже не можете себе этого представить, - от монотонности её высказываний у Тошкина по спине побежали мурашки. - Он испортил всю мою жизнь. Всю, до капельки, до копеечки. От любви до ненависти один шаг. Я ходила туда-сюда всю жизнь. Но ненависти оказалось больше. Он думал, что приедет сюда через тридцать лет и сделает все то, что нужно было сделать тогда? Что его здесь кто-то ждет? Может быть Аня? Пишите, Виктор Геннадьевич, пишите скорее - я помогла ей уйти. Мне надоело её участие в моей, в нашей жизни. Надоело. Сколько можно. Аня не была сплетницей, но в последнее время её потянуло на правду. Бедная Танечка... Вряд ли она вспомнит, кто искупал её в нашей вонючке. И Раису Погорелову отравила тоже я. Можете передать своей Крыловой, - Татьяна Ивановна сверкнула глазами на Тошкина и спокойно продолжила. - Она мне тоже надоела. Все искала сходство Игоречка с этим выродком.

- Таня, - выдохнул Чаплинский.

- Отравила? - спросил Максим

- А где сейчас ваш сын? - проникновенно поинтересовался Виктор Геннадьевич.

- Не знаю, - она хитро усмехнулась и пожала плечами. - Не знаю. Но вы пишите, пишите. Ведь человек не может иметь все сразу, согласны? - Она снова сверкнула глазами. И ребенка, и родину и любимую женщину. Но на меньшее наш Нёма никогда бы не согласился, так?

- М-да, дела, протянул Виктор Геннадьевич, призывно глядя на Тошкина. - Ладно, давайте-ка по порядку и по закону. Вы идите к себе в кабинет, а мы тут с Наумом Леонидовичем обсудим создавшееся положение.

- Нет, вы пишите, - настаивала Заболотная, не желая покидать кабинет.

- Мне нужен врач, - невнятно проговорил Чаплинский, умоляюще глядя на Максима. - Или мои лекарства...

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Скомканный смятый бинт, который предпоследний раз использовался для протирания стекла на портрете Ленина, а в последний для задержания вражеского шпиона, одиноко лежал на столе и мешал Мишину сосредоточиться. Он устало вздохнул - очередной раз выдалось тяжелое время, смутное время со своими новыми правилами, которые почему-то не внесли ни в один устав. Впрочем, Владимир Сергеевич никогда не изменял своим идеалам, не закапывал партбилет на даче и не боялся за это ответить. Ветер перемен, однако, выстудил в стране все мозги. И кто бы знал, что надо закрывать форточки и не дышать этой отравой? В войну, в голод, в семилетку и в денежную реформу 1961 года все было проще, смысл был открыт и ясен. А сейчас - гей - клубы гомосексуалистов-политиков, театры стриптизерш - надомниц, и даже здесь в своем отечестве снова война, смерть, предательство.

Плевать он хотел на всю эту кашу с новыми веяниями по выпуску студентов - олигофренов.