— Это ведь твои мысли, не так ли? Согласись, синьор Строгость, признайся, я сумел прочесть твои мысли.

Джакомо отошел и тотчас вернулся с нераспечатанной бутылкой шампанского.

— Идем. Идем отсюда.

— Не хочешь дождаться полуночи? Осталось недолго.

— Поднимем тост вдвоем — только ты и я. Но не здесь.

Его друг указал на компанию молодых людей, а точнее, на одну красивую девушку:

— А как же Анна… Оставишь ее в одиночестве?

Глаза Джакомо весело блеснули.

— Тебе кажется, она тут в одиночестве? Или ты сам хотел бы остаться и поразвлекать ее?

Друзья улыбнулись. Оба сразу же вспомнили один забавный случай — столкновение именно из-за Анны. Случай не такой уж давний, но уже позабытый обоими.

Джакомо поставил бутылку в угол, где ее никто не мог опрокинуть.

— Нужно попрощаться с избранным обществом… так, чтобы оно запомнило.

В черных глазах Яирама сверкнуло понимание.

— Такой отличный праздник заслуживает искренней благодарности.

— Все плохое, что было в прошлом году, надо уничтожить, — эхом отозвался Джакомо. — Тогда придет удача. А наши олухи и не знают об этом славном обычае.

И тотчас, не как попало, а спокойно и сосредоточенно, казалось, уже отработанными приемами, они принялись расшвыривать стулья, сбрасывать на пол бокалы, подносы и все, что попадалось под руку.

Глядя на этих молодых людей, с презрительно-любезным видом учиняющих погром, никто не решился реагировать, никто не попытался остановить их. Только Анна бросилась было к ним, но замерла и опустила голову: эти двое не переставали изумлять ее, и где-то в глубине души их выходки встречали у нее сочувствие.

Внезапно оба прекратили буйство, демонстрируя всем, что отнюдь не пьяны, подхватили свою бутылку, вежливыми поклонами, словно актеры после спектакля, поблагодарили публику и покинули дворец Гиберти.

Когда в домах и на улицах с наступлением полуночи послышались взрывы хлопушек и громкие крики, друзья, остановившись у колонны в одном из портиков, откупорили шампанское и большими глотками опустошили бутылку. А потом отправились бродить по центру города. Ночь была теплой, а свежий ветерок, дувший на перекрестках, не мешал спокойной прогулке.

Разговор зашел об учебе — они заканчивали филологический факультет университета, — о том, как лучше подготовиться к июньским экзаменам. Планы Джакомо и Яирама и без того не совпадали, а после беседы разошлись еще больше. Оказавшись жертвами собственного гордого упрямства, молодые люди были вынуждены признать, что не могут заниматься вместе, как бы им того ни хотелось.

Они брели по лабиринту узких улочек и переулков неподалеку от Двух Башен, как вдруг Джакомо остановился посреди виа Джудеи — улицы Иудеев:

— Вот, Винчипане, тут ты можешь понять, как трудно истолковать волю Божию.

Яирам осмотрелся и увидел вокруг лишь старые дома и полуразрушенные лачуги.

— Ты в этом городе все еще иностранец, — продолжал Джакомо, — и, верно, не знаешь, что именно здесь когда-то было гетто.

— Ты хочешь сказать — еврейское гетто?

Джакомо кивнул:

— Совсем небольшое по сравнению с еврейскими кварталами столицы, где проживала большая часть диаспоры. И все же оно существовало даже здесь, в высокоцивилизованной Болонье, в этой колыбели права и терпимости. — Он рассмеялся. — Здесь даже имелось немало публичных домов.

— Хорошо, только я не понимаю, при чем тут воля Божия.

— Еще как при чем, только выслушай меня.

— Объясни, синьор Строгость.