– О! По-разному. Зачастую случайно, как и космолетчиками. Раньше случайностям было больше места, сейчас есть такое учебное заведение, как МГИМО, которое, считается, готовит профессиональных дипломатических работников. Что же касается меня, то я с детства благодаря матери владею несколькими языками. Я учился до войны в Военном институте иностранных языков. Думаю, тебе понятно, что попал туда я, сын, как ни крути, царского генерала, не без высокой протекции кое-кого из Народного комиссариата иностранных дел.

– А вы воевали, дядя Миша?

– Был на фронте всю войну и даже еще на полтора года дольше. Служил переводчиком при штабе Западного фронта, затем руководил службой переводчиков, работал на Нюрнбергском процессе. После демобилизации меня оставили при дипломатическом представительстве в Западной Германии. Тяжелые были, скажу тебе, времена, нервные, изматывающие… Но больше ничего не скажу, информация все еще не рассекречена. Происходило становление новых международных отношений, вот и весь сказ. Пришлось многому всерьез учиться. И юриспруденции, и экономике. Потом я оказался во Франции, потом принял приглашение преподавать в этом самом МГИМО. Защитил диссертацию экономико-юридического толка, женился на Елене, появились дочери.

– Вы и сейчас преподаете, дядя Миша?

– Иногда, изредка, по приглашению читаю курс. Но, в целом, можно сказать, что я завершил свою преподавательскую деятельность. И не жалею, нет. Ибо всякое разумное дело приходит к своему логическому завершению, и только ерундой можно заниматься до бесконечности. Не согласен?

– Ну-у… Почему же? Согласен. – Юра готов уже был соглашаться с любой сентенцией, вышедшей из уст Михаила Муратовича, и слушать готов был часами.

Он и слушал, ушки на макушке, слушал и внутренне изменялся, формировался, взрослел, расставался со светлыми пионерскими иллюзиями, с бескорыстием высоких мечтаний. Именно в эти дни он придумал себе подпись – запутанный графический знак, лабиринт с ясным широким входом, решительным обрушением в середине и волнистым, постепенно иссякающим ручейком в конце. Втайне Юра страшно гордился замысловатостью своей подписи и представлял себе, как будет она выглядеть на важных документах, которые ему предстоит подписывать. И… отправлять дипломатической почтой.

– Дядя Миша, Юлька… Юля говорит, вы объездили весь мир… – начал Юра разговор на следующий вечер, когда они, двое мужчин, после ужина проследовали в кабинет Михаила Муратовича.

– Да-да, она не врет, как это часто с ней случается, объездили. Как представителю Внешторга, мне положено было ездить, вести определенную подготовительную работу, подписывать договоры, давать консультации, выстраивать стратегию поведения на тех или иных переговорах, разрабатывать тактику, учитывать всякие тонкости. Семья была со мной, что случается у нас не так часто.

– Не так часто?

– Об этом позволь умолчать. Ах, ладно, скажу. Власть предержащие боятся, что, если выпустить советского человека за границу с семьей, он и был таков, – недовольно сообщил Михаил Муратович. – Но, видишь ли, не в моем случае. У меня нет причин искать лучшей жизни, начинать с нуля, бросать то, что имею. А имею я, Юра, немало. И прежде всего, интереснейшую работу. А работа моя заключается в том, чтобы быть дальновидным.

– Как это, дядя Миша?

– То есть не позволять ради сиюминутной выгоды, ради куша, который все мы готовы сорвать по молодости, а потом сидеть на бобах, не позволять ради сиюминутной выгоды, повторяю, упускать огромные возможности, которые, бывает, открываются, если чуть-чуть подумать, дать себе труд разобраться в кое-каких хитросплетениях.