Ман с ненавистью поглядел на стену, возле которой сидел. Провел ладонью — посыпалась влажная труха. Кто-то испуганно порскнул прочь, шебурша камышовыми стеблями.

— Крыса, — сказал Ман. — Или хомяк. Что в общем-то одно и то же. В детстве мы их не различали. Или змея, что хуже, но ненамного… О чем думают эти люди? Да способны ли они думать? Они ждут грома, чтобы молиться об избавлении от молний…

Ман помолчал немного, прислушиваясь к медленно растекавшемуся по жилам теплу от плаща.

— Я не должен так говорить об этих людях, — продолжал он. — Меня учили любить их. Меня предупреждали, что это будут тупые, злобные и недальновидные твари. Почти что звери в человеческом облике. Одержимые простыми чувствами: поесть, попить, поспать. Справить нужду. Мне говорили, что мое Ремесло покажется им никчемным. Потому что эти существа живут одним мгновением. Они не помнят своего прошлого и не умеют задумываться о завтрашнем дне. А я принужден все терпеливо сносить и ждать, когда они поймут, что без меня им не обойтись. Я выше их, я умнее… Так ли это?

Он вернул в памяти все события минувшего дня. И дня, что был до него. И всех дней этого месяца.

— Я умнее, — сказал он с горечью. — И я не сопьюсь, как несчастный Фа. Я не имею права. Но почему эти люди так безразличны к самим себе?!

Ман зажмурился и стукнул себя кулаком по голове.

— А если Ремесло и впрямь никому не нужно?.. Ему не составило большого труда вспомнить, что он

уже задавал себе этот вопрос. Прошлой ночью, на этом же самом месте. И ночью, что была до нее. И каждой ночью этого месяца.

Он нашарил в темноте простую сальную свечу, с которой никогда не расставался. Поставил ее перед собой в плошку. Простер над свечой руку с растопыренными пальцами.

— Ну, — сказал он почти умоляюще. — Ну же, давай… Я люблю этих людей, несмотря на все их дрянные качества. Я обязан их любить, и я люблю. Я живу для них и только для них. Так меня учили. Подай же знак!

Но знак не был подан.

7

Ман обошел свой дом кругом, придирчиво обследуя дыры в стенах. В одном месте ему удалось приладить отставший пласт камыша на место. Он потратил на это полчаса, сильно оцарапался и в тысячный раз зарекся заниматься не своим делом. Ремесло требовало от него полного, ничем не омраченного телесного благополучия.

Во дворе, прямо напротив входа, Сун-Середняк с помощником играли в «дважды шесть», устроив доску прямо на земле.

— Стены тоже нужно заделать, — промолвил Ман как бы самому себе, глядя поверх голов играющих.

— Мы договаривались только насчет крыши, — однако же заметил Сун. — И то я не уверен, что мне заплатят за эту работу. Видно, слабый я человек, безвольный. Ничего не стоит меня уговорить. А потом обмануть.

— Сгубит вас доброта, господин Сун, — подтвердил помощник, встряхивая деревянный стаканчик с костями.

— За стены я тоже заплачу, — сказал Май сквозь зубы.

— Хотел бы я видеть эти деньги, — хохотнул Сун, и помощник отозвался подобострастным хихиканьем.

Ман с трудом сдержался, чтобы не сказать что-нибудь обидное. Например, что Сун не так хорошо владеет своим Ремеслом, как кичится. Но это означало бы, что крыша останется дырявой. Надолго — если не навсегда. Ведь придется искать другого мастера. Либо, что неизмеримо хуже, заниматься ремонтом самому.

Поэтому Ман в тысячный раз проглотил обиду.