Пользуясь властью и связями, чтобы получать солидную премию за экономию бюджета, она заставляла писать медсестер и санитарок заявления в отпуск за свой счет, распределяя нагрузку между оставшимися сотрудниками. Это меня в прошлой жизни дико бесило, до сих пор помню. При том ее многочисленные родственники продолжали работать на две или три ставки.

В начале двухтысячных ее судили за мертвые души, деньги за которых она получала. В итоге Жо продала квартиру, отделалась условным сроком и сумела сохранить место. Правда, людей так сильно больше не ущемляла, и родственников в коллективе поубавилось.

В общем, мать страдала не потому, что были проблемы с зарплатой, а от жадности отдельно взятой Жо. А значит, можно попытаться разжалобить Людмилу Федоровну и попросить вызвать маму на работу. Тем более все знали о том, что батя, гад такой, бегает на сторону.

Изобразив на лице всю скорбь еврейского народа, я постучал в дверь главврача. Из кабинета донеслось громкое «да».

В отличие от кабинета Дрэка, тут было роскошно. Современная деревянная мебель, огромный лакированный стол, стул-трон, и на фоне этого великолепия — маленькая коротко стриженная женская голова. Главврач сидела, и ничто не намекало на ее габариты.

— Здравствуйте, Людмила Федоровна, — прошелестел я и подошел к столу.

— Мальчик, ты откуда взялся? — спросила она с претензией. — У нас взрослая поликлиника.

— Меня зовут Павел Мартынов, мама у вас работает.

— И что? — смоляные брови Жо полезли на лоб, как две мохнатые гусеницы.

Я сделал вид, что очень стесняюсь и собираюсь заплакать, она смягчилась.

— Что случилось?

— Извините, я… Я больше не знаю, к кому обратиться. — Блин, актер я никудышный, сейчас бы слезу пустить! — Только вы можете помочь. Родители разводятся. Отец вынес все из квартиры, и деньги, что мы собирали нам на одежду к школе. Даже сахар забрал! Нам теперь есть нечего. Я понимаю, как вам будет сложно это сделать, — я сложил руки на груди, — пожалуйста, возьмите маму обратно на работу!

Недовольство на ее лице сменилось озадаченностью. Одинокая женщина, а насколько я знал, Жо была в разводе, наверняка считает, что все мужики — козлы, и должна проявить солидарность.

— А почему она сама не пришла? — просила Жо уже мягче, и я внутренним взором чуть ли не увидел, как сквозь коросту жадности в ее душе пробиваются ростки человечности.

Нужно подпитать их, пробудив сострадание.

— Она… Не может. Это вчера случилось, с ней бабушка. Ей очень нужно на работу, иначе… — я покачал головой и протяжно вздохнул, — не знаю.

Я уставился ей в глаза, и она отвела взгляд. Почесала ручкой щеку и проговорила, глядя на шкаф:

— Посмотрю, что можно сделать. Ничего не обещаю… Это ведь не от меня зависит! Бюджет нам урезали.

Ага, урезали — выгрызли дыру зубки, которые наели такую жо.

— Теперь я — старший мужчина в семье, — продолжил я, — в моих силах только так о ней позаботиться.

Ух ты ж ешкин кот, буду во ВГИК поступать — она растрогалась! Наверное, ей безумно захотелось иметь такого сына — который маленький, но заботится.

— Я постараюсь, — сказала она дрогнувшим голосом.

— Спасибо! — просиял я. — Огромное вам человеческое спасибо! Я верю, у вас получится! Очень на вас рассчитываю! До свидания.

Когда вышел из ее кабинета, захотелось почесаться. Липкое противное ощущение осталось, все-таки ментально мне не четырнадцать, противно так вот сопли разводить.