Он повел плечами, посмотрел в сторону и виновато прогудел:

— К Меликову пойду. Узнаю, как он. Вы ж не против?

— А что он? — уточнила Наташка.

— В больнице. Сегодня в бубен получил. Вы не против? — Он посмотрел на меня.

— Сильно побили? — спросила Алиса с сочувствием.

— Не видел его еще, от сестры узнал. Так что? Можно?

Я не понял его вопроса.

— Что — можно?

— К нему, — объяснил Димон.

— Так а чего ты спрашиваешь?

— Ну он же… говнюк.

Как бы да, он повел себя, как говнюк, но… Ему же четырнадцать лет! Горячая кавказская кровь, гормональный шторм. Он, в конце концов, честно себя повел, а не затаился, чтобы как-то подставить Яна. И вот пацан в больнице. Может, ему что-то сломали, башку проломили…

— Но он наш говнюк! — вынес вердикт я.

Чабанов улыбнулся. Ян тоже вроде не насупился.

— Но сегодня тебя в больницу не пустят, — припечатал я. — Зря только поедешь. А вот завтра можно всей толпой к нему пойти. Ну, кроме Яна. Думаю, он будет доволен.

Завтра… еще что-то важное я должен сделать завтра. Что?

Высказавшись, я растянулся на мате. Это что же, мысли взрослого стали моими? Два месяца назад я бы сказал, что так ему и надо, и кто ему руку протянет, тот мой враг. Вспомнился «сникерс» в кармане рюкзака, который я ему так и не отдал, а сам съесть забыл.

Странная штука со «сникерсами». То Алисин под ванной, теперь, вот, Рамилькин. Кому не успел отдать «сникерс», тот проклят.

— Точно не пустят? — уточнил Чабанов.

— Сто пудов, — подтвердила Гайка. — Я с ангиной когда валялась, не пускали, только после обеда.

— Так что — на море? — спросил Борька.

— А давайте — ночью! — предложил я. — Посмотрим, как светится планктон.

— Меня мать не отпустит, — пожаловался молчун-Минаев и покраснел.

— И меня не отпустит, а ты тихонько свали, когда она заснет, — посоветовал Чабанов. — Я пойду, мне интересно.

— Меня отпустят, — сказал Илья, и все посмотрели на него с завистью.

— А мы сбежим! — с азартом выпалила Гаечка.

— И мы, — улыбнулась Наташка, сверкнув глазами.

— Встречаемся в двенадцать у платана! — предложил я, и никто не возразил.

Борька посмотрел на сестру жалобно, но ничего не сказал.

— Так что, сейчас — по домам? — уточнил Чабанов.

— По домам, — кивнул Илья.

А я задумался о завтрашнем дне. Что же будет такое важное? Черт, не вспоминается!

Илья склонился над шахматами, почесал в затылке и обратился к Яну:

— Ты запомнил, как твои черные стояли? Хочу отцу показать, он хорошо сечет, второе место в области по шахматам занимал.

— Так давай запишем, — предложил Ян и взял со стола изрисованный рожицами тетрадный лист.

И тут до меня дошло. Завтра — двадцатое! Денежная реформа! Но она не прямо завтра, а, возможно, и двадцать первого, и двадцать восьмого, так что лучше не рисковать и остановить все дела. Деду позвонить, сказать, чтобы перевел рубли в доллары.

Товар к нему приедет двадцать второго, но даже если начнется, нестрашно. Сумму, которую он наторгует, можно будет обменять на новые рубли, а дальше…

Хрен знает. Поначалу я хотел рискнуть и сыграть по-крупному, вложить деньги в товар, продать его за старые деньги втридорога, рассчитывая, что их хождение продлят и полностью из оборота изымут осенью.