Сжав челюсти, Чума поплелся из класса, открыл дверь и сплюнул под ноги, рванув прочь, чтобы мордой в плевок не ткнули.

Елена Ивановна посмотрела с благодарностью и сказала с нажимом:

— Мартынов! Чтобы никаких «на трубах»!

Я и не думал усаживаться, снова обратился к классу на понятном большинству языке:

— Народ, их трое таких отбитых. Если сразу заткнемся, пойдем в опущенные или шныри. Быть шнырем при шнырях… ну, такое себе. Чума — он же шнырь! Так что давайте вместе выживать, что ли.

— Правильно! — поддержала меня Лихолетова. — С ними только так, я их знаю!

Новенькие, Подберезная и Белинская, которые раньше учились с Чумой, закивали. Карась тоже закивал.

Райко скривился и махнул ручкой:

— Что ты страху нагоняешь!

— Не нагоняет! — хлопнула по парте Желткова, от возмущения у нее в уголке рта надулся пузырь из слюны. — Они конченые! Совсем конченые!

— И учиться мешают, — поддержала ее Заячковская.

Я покосился на Райко. Вполне возможно, он побоится, что я пошатну под ним трон, и не станет мне помогать. Хорошо если гадить не будет. Ну, я не один, и то здорово.

— Мартынов? — обратилась ко мне учительница. — Никаких труб, слышал⁈

Но глаза ее говорили: «Все равно ж не послушаешься».

Стратегия «мочи врага в сортире» казалась мне правильной. Отморозков надо загасить сразу, чтобы показать, кто в стае вожак, с ними договориться по-хорошему не получится… Правда, можно попробовать их закодировать, для них хуже все равно не будет, их путь короткий и — на тот свет.

— Слышал, — кивнул я, усаживаясь на место.

Вряд ли хилый Чума придет на дуэль, побоится огрести. Так что загасить его нужно в самое ближайшее время.

— Главное, чтобы понял.

Произошедшее и мой рассказ настроили одноклассников на доверительный лад, все поделились планами: кто пойдет в десятый, кто — в техникум. Желткова божилась и чуть ли не крестилась, что будет учиться, Карась поддакивал. Он — точно рыба, подчиненная коллективному разуму. Все прыгают со скалы, и он со всеми, все учатся, и он тоже.

Просидели мы так часа два, высказали пожелания, чего бы нам хотелось друг от друга и вообще, после чего открыли дневники и лишили их невинности расписанием уроков, а в голове крутились слова из песни про Шуфутинов день. Вспомнить бы, есть ли уже эта песня и можно ли ее петь, а то еще нарушится что-то в мироздании.

После вводного урока мы вшестером плюс Ниженко и Заячковская отправились в библиотеку за географией России и биологией, точнее анатомией — эти новые учебники только привезли. Естественно, в библиотеке была очередь, мы переглянулись и ушли, рассчитывая взять их позже, тем более завтра не будет ни одного, ни другого предмета.

Ожившая школа кипела и бурлила, туда-сюда носилась мелюзга. Мальчишки, сидя у стены, хлопали по фантикам от жвачек, девочки скакали в резиночки, сверкая трусами. Родители встречали первоклашек и уводили домой.

Устроив проводы отпуска, чуть позже по домам разойдутся учителя, и грустных женщин с цветами на улицах будет столько, словно умер Стас Михайлов. Или кого сейчас любят тетушки предпенсионного возраста?

— На трубы? — спросила Гаечка уже во дворе.

— Ты можешь не ходить, — сказал я. — Остальные — по желанию, Чума, скорее всего, приведет подписку, а двоих-троих мне не одолеть.

— Вот еще, — фыркнула Гайка и закатала воображаемые рукава. — Я в деле!

— А можно посмотреть? — спросила Женя Заячковская, голос у нее был визгливый, как у циркулярной пилы.

— Да ради бога, только не лезь, — предупредил ее Илья.