С каждым кривым рисунком, занимающим почетное место, лицо Бориса все больше вытягивалось, а глаза — распахивались. Ну вот сейчас…

Нет. Опять грибники в лесу — непропорционально огромные, чуть меньше гриба-мутанта.

Ну теперь точно Борькины… Что? Снова нет?

То ли ребенок, то ли снеговик под зонтом.

Ну!

Ёжик, нацеплявший палых листьев.

Все. И спросить про Бориса не у кого, потому что эта секретарша даже в жюри не была! Борис глядел на рисунки, которые и рядом не валялись с его вполне зрелыми картинами, и в глазах брата застыли слезы. Целый мир для него рухнул в этот миг.

— Это я рисовала! — воскликнула семиклассница, указывающая на ежика.

Борис уставился на нее с ненавистью и сжал кулаки.

— Это недоразумение, — проговорил я без особой уверенности. — Надо уточнить, выяснить.

— Так понял, Борю прокатили, — вздохнул Рамиль.

Я бросился к кабинету директора, он был на первом этаже. В учительскую точно не успею, а знать нужно прямо сейчас. Ворвался в кабинет вместе с секретаршей и указал на вторую дверь.

— Геннадий Константинович у себя?

— Он занят… — сказала она, но я не слушал, постучал и, не дожидаясь приглашения распахнул дверь.

Дрэк поставил папку на полку и обернулся.

— Здрасьте!

— Чего тебе нужно, Мартынов? — спросил он бесцветным голосом. — Только не говори, что снова ЧП.

— Я хочу узнать про конкурс «Осенние мотивы»…

Он скривился и махнул рукой:

— Не хватало еще и этим мне заниматься. Это к Розе Джураевне, она за него отвечает.

— Она в учительской? — спросил я.

Дрэк зыркнул злобно, и я вылетел из кабинета, рванул на второй этаж, перепрыгивая через ступеньку. Влетел в учительскую, едва не сбив миниатюрную географичку. С минуты на минуту должен прозвенеть звонок, и учителя уже разошлись по классам. Тех, к кому можно было бы обратиться, не наблюдалось.

Первым уроком у нас химия. Химичка одна на всю школу, это суровая Тамара Никитична, она же Никитич, классная Бориса. Скорее всего, именно ей он сдал работы, вот у нее и спрошу, почему их нет в десятке лучших.

Развернувшись, я побежал в класс и успел за минуту до звонка. Суровая Никитична, словно сошедшая с картины Васи Ложкина, раскладывала бумажки на учительском столе. Одноклассники уже расселись по местам и приготовились бояться.

— Здравствуйте, Тамара Никитична, — проговорил я, подождал, пока учительница поднимет на меня немигающий удавий взгляд, и продолжил: — Я по поводу конкурса «Осенние мотивы». Мой брат в нем участвовал, и мне хотелось бы знать…

Меня прервал звонок.

— Твой брат участвовал, а почему ты интересуешься? — отчеканила она.

— Потому что мне за него обидно. У него хорошие работы, он очень старался и расстроился. Вдруг они просто потерялись? Вы их помните?

— Помню, — кивнула она. — Борису должно быть стыдно! — Никитич понялась. — Ты не слышал звонка на урок?

— Почему — стыдно? — не собирался отступать я. — Работы великолепны. Там нет ничего…

— Ты считаешь, что можно делать из нас дураков? — уперла руки в боки она.

Я помотал головой, не понимая, куда она клонит.

— Передай художнику, что он молодец. А Борису — выговор за то, что решил подсунуть картины взрослого.

Меня захлестнуло возмущение.

— Это он рисовал! При мне! Он занимается у художника…

— Время! — рявкнула Никитич. — Урок уже идет.

Слушающая нашу перепалку Гаечка поднялась и воскликнула:

— Борис сам рисовал! У него талант.