Я вытащил из рюкзака сложенные в пакетик «сникерс», жвачки «терминатор», пачку печенья и пару кистей винограда — соскучился, наверное, Юрка за южными фруктами — и вошел в здание больницы, поднялся по лестнице, настороженно прислушиваясь к подозрительным звукам.

Ждущий у двери заведующий, похожий на индийского актера, смуглый и с печальными глазами, такими черными, что зрачка не разглядеть, заглянул в мой пакет, дал одобрение на передачу и кивнул на дверь.

— Идем.

— Антон Станиславович, — окликнул его я, инстинктивно повернулся назад, чтобы посмотреть, не идет ли тетка Чумы по лестнице, ведь собирался говорить о ней.

— Что? — вздохнул врач.

— У меня просьба. Очень большая просьба, и касается она пациента Чумакова. Вы его лечите от бродяжничества, токсикомании, зависимости от табака… не знаю, от чего еще. И, наверное, думаете, что он конченый.

— Он сложный, — уклончиво ответил Антон Станиславович, закрывая дверь.

Мы остались на площадке в коридоре.

— Аллу Витальевну вы хорошо знаете? — спросил я. — Вот где сложный человек.

Врач свел брови у переносицы, я объяснил:

— Мне кажется, надо провести с ней беседу, чтобы она поменьше давила на Чумакова.

Антон Станиславович чуть не рассмеялся, качнул головой.

— Я, конечно, верю во все хорошее, но взрослые, а тем более пожилые люди, не меняются. Но я попробую… еще раз. — Он посмотрел на меня… с надеждой, что ли.

— Может, попытаться ее убедить, чтобы сдала парня в интернат? — предложил я. — Он же все равно сбежит, она невыносимая.

— А пойдет ли он туда? — с сомнением произнес психиатр, похоже, насчет невыносимости Аллы Витальевны он был со мной согласен. — Такие убегают снова и снова. Их ловят, лечат, откармливают, а они снова убегают.

— Попробую его убедить, — пожал плечами я, и врач покачал головой, открывая передо мной железную, как в тюрьме, дверь в отделение.

Действительно, с чего бы ему мне верить — он ведь не знает про дар убеждения. В прошлый раз внушить Юрке ничего не вышло, а вдруг получится теперь? Ну, или просто сработают аргументы. Вдруг его отчаянье достигло такой степени, что он на многое согласен?

В коридоре не было слышно никаких криков и стонов. Пошатываясь, мимо прошаркал тапками мужичок. Обычного вида женщина беседовала с медсестрой на посту. Где буйные? Где страшные дегенераты, которых показывают в фильмах про психушку? В конце концов, смирительные рубашки где?

Пациенты с разными патологиями лежат в разных отделениях? Есть наркология, есть для депрессивных, есть — для буйных. А может, пациенты с разными диагнозами рассортированы по палатам?

Меня завели в комнатушку, где стояли четыре относительно мягких бело-зеленых советских кресла, старых и потертых. Окно, как и все в отделении, было забрано решеткой. Издали донесся вопль, и я напрягся. Показалось, или беснуются те самые буйные больные?

Врач удалился, оставив меня одного. Пришел он спустя минуту вместе с Чумой. Раньше Юрка напоминал зловредного гоблина, но живого. Теперь же казалось, что гоблин умер, а потом его подняли, да неудачно: бледный до синевы, круги панды вокруг ввалившихся глаз, губы синюшные, сам сутулый, голова огромная, тельце тощее.

Увидев меня, Юрка мгновенно преобразился, распахнул глаза, на щеках заиграл румянец. Видимо, мой визит его приятно удивил.

Чума приосанился, подождал, пока Антон Станиславович уйдет. Оббежал комнату, будто пес, вынюхивающий запрещенное, огляделся и как налетит на меня, как сожмет в объятиях!

— Помоги мне отсюда свалить! — пробормотал он дрожащим голосом. — Сдохну! Психом стану!

Ну а чего я еще ожидал?

— Ты как? — задал я дежурный вопрос, чтобы не отвечать, положил в кресло пакет с угощениями.