Не переходя железнодорожные пути, мы направились на запад, где над холмиками и домами высилась горой печально известная свалка ТБО.

С визгом и ревом пронеслась электричка в сторону Москвы — аж спрятаться захотелось. Мимо торговцев всяким хламом мы двинулись к домам. Ассортименту них один и тот же в разных городах: самопальная водка, соленья, посуда, старые вещи и предметы быта… Взгляд привлекла пожилая женщина с траурной повязкой на голове, держащая в руках что-то буро-черное, в чем с трудом узнавалась потемневшая от времени икона.

На пленке у ног лежал набор фарфоровых чашек, вычурных и старинных даже на вид, потрепанная библия на старорусском, старинная керосиновая лампа, от которой глаз не оторвать: две бронзовые девушки, стоящие на резной подставке, держат расписную фарфоровую чашу. От времени все потемнело и приобрело нетоварный вид, но наверняка есть умельцы, которые вернуть ей былой блеск.

Женщина заметила мою заинтересованность, и ее глаза заблестели.

— Как красиво, — выдохнул я и сел на корточки возле лампы.

Влад пару метров прошел дальше, потом вернулся и сказал:

— Идем, зачем тебе это старье?

— Старинное, да, — закивала женщина. — Прошлый век. И чашки тоже. А икона — еще старше. Уже и деревушки той нет. Икону прабабка мужа из церкви вынесла, спасла, когда красные храм жгли. Бабушка ее хранила, потом мама.

— А лампы? — спросил я.

— Дед был белогвардейцем, теперь ничего страшного, можно говорить. А тогда продавать было страшно. Говорят, французская, сама не знаю. Но что старинная — точно.

— И не жаль продавать семейные реликвии?

— А к чему оно мне? Все равно валяется, пылится, место занимает. Мне детей учить надо, а зарплату не платят.

Жаль, что не разбираюсь в антиквариате, но одного взгляда достаточно: передо мной очень дорогая вещь. Причем хозяйка, получив ее случайно, совершенно ею не дорожит. Аферисты еще не сообразили, что на антиквариате можно хорошо подняться, и не запустили конвейер новоделов.

— И сколько хотите за лампу? — спросил я, готовясь услышать, что ее цена — тысяч пятьдесят, даже если сорок — слишком долгосрочное вложение.

— Пять, — сказала женщина, чуть смущаясь.

Видимо, на моем лице отразилось удивление, и она встала в позу:

— Это недорого для такой вещи! Икону, вот, за тысячу отдаю. Намоленная, говорят.

— Беру, — сказал я, встал с корточек и принялся шарить по карманам. — Лампу и икону.

— Рехнулся? — воскликнул Влад.

Женщина отвесила челюсть и чуть не выронила глаза из глазниц. Только бы денег хватило! За шесть долларов, то есть два килограмма сыра — две антикварные вещи, это, считай, подарок! Но главное, не гложет совесть, что разоряю человека, отбираю дорогое — она совершенно не дорожит бесценными (возможно) вещами.

Часть выручки, десять тысяч, была при мне, я отсчитал озвученное, отдал женщине, которая аж расцвела.

— Ой, спасибо, мальчик! Второй день тут мерзну. Кофту новую куплю. Спасибо!

Упаковать покупки было не во что, и я нес лампу, как букет. Влад косился на меня, как на идиота, но высказываться при продавце считал неприличным. Когда немного отошли, забрал у меня лампу и принялся тереть.

— Ты чего? — удивился я.

— Джинна добываю, — проворчал он. — Если появится, попрошу деньги назад. Вот зачем ты скупаешь хлам? Есть лишнее бабло? Людям есть нечего!

— Ты знаешь истинную стоимость этой вещи? — улыбнулся я с долей снисхождения. — Она как минимум в десять раз больше того, что я заплатил.

Влад усмехнулся и вернул мне лампу.

— Только если начнется война.