Открыла. Посмотрела невидящим, ничего не понимающим взглядом. Глаза тоже выцвели, из изумрудно-зеленых сделались мутно-болотными, с черными омутами широких зрачков. Сухие, в трещинках губы растянулись не то в улыбке, не то в гримасе.

– Уходи! – проскрипел чужой, незнакомый голос. – Тебя тоже нет. Уходи!

И она вдруг забилась, заметалась, пытаясь вырваться, освободиться из его хватки. Заорала благим матом черная кошка, выскочила из-под кровати, вцепилась когтями Никите в ногу. Он дернул ногой, отшвыривая кошку в угол, всем своим весом навалился на беснующуюся Эльзу. И где только она брала силы на сопротивление?! Где брала силы и где брала наркотики?..

– Ей нужно в больницу, – прорычал Никита, прижимая Эльзу к кровати. – Здесь я ничего не смогу для нее сделать. Да успокойся ты, пожалуйста!

Захотелось ее ударить. Или не ударить, а схватить за плечи и трясти сильно-сильно, чтобы выбить из нее все это… всю эту дурь. Как она могла?.. Как он допустил?..

– Ей нельзя в больницу. – Никопольский присел на корточки перед шипящей и огрызающейся кошкой, бесстрашно погладил по треугольной башке. – Но я подготовил все необходимое. Нам стоит поторопиться. Мне кажется, она выглядит не слишком хорошо.

Она выглядела плохо. Нет, она выглядела ужасно, отвратительно и безобразно. В этом существе не осталось ничего от той наивной девочки, которую он знал. Или осталось? Затаилось на самом дне широких зрачков?

– Эльза, хватит, – сказал Никита почти ласково. – Не сопротивляйся, я тебе помогу.

На мгновение, всего на долю секунды ее взгляд сделался ясным и цепким.

– Мне никто не поможет, – прошептали потрескавшиеся губы. – А тебя вообще нет…

– Я есть, – прорычал Никита, набросил на нее старый плед, словно в силки поймал, и подхватил на руки, поражаясь и одновременно ужасаясь тому, как мало она весит. – А вот тебя почти нет!

Синхронно с ним Никопольский подхватил с пола кошку. Она не сопротивлялась, только прижимала к башке уши и испуганно шипела. Только кошки ему не хватало…

По лестнице Никита шел очень осторожно, боялся споткнуться, уронить Эльзу. Можно подумать, ей бы стало хуже, если бы он ее уронил. Можно подумать, она вообще что-нибудь почувствовала бы. Она сказала, что его нет. Решительно сказала, уверенно, словно не плавала в мутном мареве морока, словно понимала хоть что-нибудь из того, что происходит. А ему было обидно. Глупое и нерациональное чувство. Разве можно обижаться на наркоманку?.. Или он обиделся не на наркоманку, а на человека, которого когда-то знал довольно близко. Настолько близко, что жил с ним в одной квартире? Или не обиделся, а испугался? Испугался по-настоящему, до мурашек, до холодного пота и икоты…

Водитель, неразговорчивый хмурый дядька, предупредительно распахнул дверцу «Мерседеса», и Никита кое-как пристроил Эльзу на заднее сиденье. Он пристраивал, пыхтел от натуги, покрывался потом, а в голове вертелись слова из песни «Крематория»: «Безобразная Эльза – королева флирта»…

Как же она ненавидела эту песню! И имя свое, наверное, из-за этого не любила. Потому что каждый второй, если не первый, во время знакомства начинал гундеть «безобразная Эльза…».

Пристроил, уселся, почти упал рядом. Никопольский умостился на переднем сиденьи. Кошку он держал крепко, за холку, но та и не пыталась вырваться. Не хотела бросать Эльзу в беде? Все бросили, осталась только кошка, такая же страшная, худая и несчастная, как и она сама…

Машина еще не тронулась с места, а Никита уже набирал знакомый номер.